Коронованный странник

— Сие их величество? Нет-с, премногоуважаемый родитель мой! Сей, покрытый рябью человече, не есть император всероссийский. Самозванца за стол усадил да потчуешь его в то время, как по нем арестантские шпоры* ((сноска. Кандалы.)) плачут!

Фраза эта переполнена чашу терпения сидевших за столом свитских, многие из которых были особами титулованными. К Мишелю подбежали сразу трое или четверо адъютантв, схватили оскорбителя монаршей чести за руки, вырвали шпагу, и скоро Мишель, отчаянно бранившийся и обещавший пожаловаться на «холуев» самому императору, настоящему, а не какому-нибудь рябому самозванцу, был вытолкан за дверь. Настасья с простертыми к дитяти руками, голося басом, судорожно всхлипывая, в предчувствии погибели Мишеля, бросилась вслед за ним. Аракчеев же, стоя на коленях перед Норовым, осыпал поцелуями его руки и, плача, говорил:

— Предан, предан, до гроба, всеми фибрами души вашему величеству предан… Верю, верю!

Норов почему-то не убирал осыпаемых поцелуями рук, не пытался оттолкнуть плачущего пожилого мужчину, жестокосердного и холодного. Он видел, что некоторые свитские даже не пытаются скрыть презрительных улыбок, и Норов не знал наверняка, относятся ли они только к Аракчееву или имеют отношение и к его персоне.

«Конечно, все они знают, что я — не Александр, но никто из этих лощеных офицеров, столь ценящих свое положение, не осмелится сказать правду. Все будут служить мне, как служили бы Александру или Николаю. А если кто-нибудь из них попытается открыть глаза обществу, то у меня найдется надежная защита. Алексей Андреевич на самом деле истинно и искренне предан мне и… верит, верит! Во что же верит Аракчеев? В то, что я — не самозванец, что я — настоящий царь? Ну это уж слишком! Так откровенно при посторонних заверять меня в том, что он никогда не спросит, кто я такой, не усомнится! Дурак он, конечно, но… весьма полезный дурак. Мы с ним ещё посотрудничаем. Ах, поскорее бы начать реформы!»

И Норов, аккуратно промокнув салфеткой губы, поднялся, давая всем понять, что ужин закончен и император желает отдохнуть, ведь день сегодня был трудным и суетным.

7 «ВЫ НЕ ЦАРЬ, А БУНТОВЩИК!»

Подняв кузов коляски, закрывшись медвежей полстью несмотря на то, что погода ещё была теплой, надвинув фуражку на глаза, Александр мчался подальше от города Гомеля, где человек и император были унижены в нем злокорыстными людьми. «А я верил в справедливость своего суда, мне всегда докладывали, что суды в России стоят на страже закона и порядка, борются с неправдой, защищают обиженных. В действительности же ничего не изменилсоь со времен «Ябеды», но тогда получается, что я, недавний правитель Российской империи управлял страной дурно, и меня вправе ненавидеть мои бывшие подданные — я не оправдал их надежд! А каковы купцы! Я же, доверяя им, отдал разрешение присутствовать купцам высших гильдий на придворных балах! Ах, как же я бал неправ!»

Анисим, молчавший по обыкновению, словно поняв, о чем думает, о чем терзается его барин, резко повернувшись на козлах назад, заговорил с обидой в голосе, и Александр впервые увидел своего камердинера таким красноречивым и страстным:

— Ваше величество, государь император! Уж не гневайтесь, ежели я вас по старинке назову, а не господином капитаном. Сердце в груди, как кубарь, кувыркается, все стонет, забыть не может, как с вами злые люди обошлись! Или уж отпустите меня сейчас, оставив при себе обещанную награду, потому как нет мочи видеть и переносить страдания ваши, или уж послушайте старика: пугайте злыдней настоящим титулом вашим и именем! Авось, доберемся благополучно до Киева, а там и скроетесь за стенами обители, оставив в миру прежнее имя ваше. Не к лицу вам капитаном именоваться. Вот, сказал, что наболело — решайте ж сами, как с грубияном поступить!

Илья, широко протянув кнутом по крупу коренника, крякнул и сказал, не оборачиваясь:

— Я, ваше величеств, Анисиму в сем вопросе полный заединщик. Мы слуги ваши, и скорбями вашими так же болеем, а может, и ещё крепче. Верните себе прежнее имя, если нужда к тому позовет, а то натерпитесь обид от лихоимцев.

Александр хоть и почувствовал в слвоах слуг непозволительную вольность, на которую прежде они бы никогда не отважились, но искренность их речей все искупала, поэтому Александр, тронутый, а не рассерженный, сказал:

— Оставайтесь со мной, друзья. Недолго нам осталось ехать. Даст Бог, не встретим больше препятствий, ведь не одними же каверзниками полнится моя держава. Ну, а если снова попадем в скверную историю, обещаю вам поступить так, как вы мне посоветовали, чтобы честь свою сохранить.

И Александр, умилявшийся собственному человеколюбию и незлобивости, почувствовал, что ресницы его увлажнились и защипало в носу.