Короско

– Я, видите ли, не боюсь опасности и не раз бывал в боях, но то дело другое: во-первых, на то идешь, к тому готовишься, затем, в подобных случаях идти навстречу опасности наша обязанность, наш прямой долг, а всякий из нас привык делать свое дело. Но когда с вами женщины или такая беспомощная толпа, как вот эта, – он указал на туристов, – то поневоле становится ужасно. Конечно, один из тысячи шансов на то, чтобы с нами могло случиться что-нибудь неприятное, но если бы что-нибудь случилось… то не дай Бог!.. Впрочем, что об этом говорить. Всего удивительнее, однако, то, что все они, очевидно, нисколько не сознают, что им может грозить какая-либо опасность!

– Положим, что платья английского покроя для прогулки мне нравятся, – раздался впереди них звонкий голос Сади Адамс, – но для вечернего платья французский покрой много изящнее и элегантнее, чем все, что может придумать ваша английская мода!

Полковник невольно улыбнулся.

– Она совершенно беспечна, и я, конечно, никому, кроме вас, Бельмонт, не скажу о том, что думаю: надеюсь, что все мои опасения окажутся неосновательными, но как это ни смешно, меня томит какое-то предчувствие беды! – сказал Кочрейн.

– Я, видите ли, легко могу себе представить шайку бедуинов, арабов или дервишей, как вы их называете, шатающихся в поисках легкой добычи, но не могу себе представить, каким образом они именно сегодня и именно в это время могут явиться сюда, каким образом им может стать известно о нашем посещении этой скалы?

– Если принять во внимание, что все наши планы здесь всем заранее известны, и что всякий уже за неделю знает все подробности предполагаемой нами программы, знает, где и в какое время мы должны находиться, то уже не покажется столь невероятным, чтобы и им могло быть известно об этом! – возразил полковник Кочрейн.

– Положим, что это весьма слабая вероятность! – сказал Бельмонт, но в душе он все-таки был рад, что его жена осталась в каюте «Короско».

Теперь угрюмые скалы остались у них позади. Конический утес резко выделялся на ярко-желтом фоне песка. «Ей-ах! Ей-ах!» – принялись кричать на все голоса черномазые погонщики ослов и усердно колотить бедных животных своими палками, подбодряя их скорее добежать до подножия скалы. Ослы пустились вскачь, и несколько минут спустя туристы были у цели; драгоман пригласил всех сойти с мулов и пешком подняться на вершину знаменитого утеса Абукир. При этом он обратил их внимание на то, что все бока утеса исчерчены именами великих людей, побывавших тут, и что здесь есть имена людей, живших задолго до Христа.

– Быть может, тут есть и имя Моисея? – осведомилась мисс Адамс.

– Ах, тетя! Вы удивляете меня! – воскликнула Сади.

– Что же тебя так удивляет, милая, ведь он же был в Египте, был великим человеком и, быть может, проходил здесь!

– Весьма вероятно, что имена Моисея и Геродота тоже были здесь, но исчезли с течением времени, но имена Бельзони и Гордона вы найдете на этой стороне скалы, немного повыше! – заявил драгоман.

Спустя минут пять, все маленькое общество было уже на полукруглом плато вершины скалы. Отсюда открывался действительно великолепный вид. Утес-великан, черный и грозный, отвесной стеной спускался в реку, достигая высоты полутораста футов, а у подножья его, пенясь и бурля, мчала свои темные, мутные волны река, глубокая, широкая и могучая в этом месте.

Противоположный берег представлял собой безотрадную, дикую пустыню, усеянную громадными черными валунами и обломками скал. Нигде, ни в каком направлении не было видно ни малейших признаков человеческой жизни.

– Там, вдали, – сказал драгоман, указывая своим хлыстом на восток, – проходит военная дорога, ведущая от Вади-Хальфы к Сарре, расположенной к югу отсюда, за этими чернеющими холмами. Те две голубые горы, там, на самом краю горизонта, находятся в Донголе, то есть более чем в ста милях от Сарры. Железная дорога проложена нами на протяжении сорока миль, но она много страдает от дервишей, которые превращают ее рельсы в копья и постоянно обрывают телеграфные провода. Теперь будьте любезны, господа, перевести ваши взгляды на ту сторону…

Здесь открывалась грандиозная картина голой, беспредельной, бесконечной пустыни. Вблизи песок пустыни был ярко-золотой и ослепительно блестел на солнце; рассыпною нитью выстроились у подножья холма чернолицые солдаты эскорта в своих небесно-голубых мундирах и стояли неподвижно, опершись на свои ружья и отбрасывая от себя внушительную, почти черную тень. За этой золотой, искрящейся равниной тянулась низкая линия холмиков, над которыми поднимался другой ряд холмов, более возвышенных, а за ними еще другой ряд вздымал свои головы над плечами предыдущих, – и все они тонули в бледно-фиолетовой дымке прозрачной дали. Все они не были высоки; высочайшие из них едва ли достигали ста футов высоты, но дикие зубчатые вершины, их крутые откосы, раскаленные солнечными лучами чуть не докрасна, придавали им особенно суровый характер.