Короткая лесбийская проза [сборник]

Слушает ли она еще или уже нет, я не знаю, но я всегда отвечаю да: да, я всегда говорю да, я люблю тебя.

Она — моя мать, мой отец, моя сестра, брат, любовница, она — все, в чем, как я думаю, человек вообще может нуждаться. Она — все, но она не мальчик.

«Мальчики, — говорит она мне, — мальчики погубят тебя.»

Я знаю это. Я вижу, как они толпятся на углах улиц в мути голубоватого дыма. Нервные, подобно насекомым, они возбужденно и бесцельно шевелят какой-либо частью своего тела: притопывают ногой, сжимают челюсть, чертят пальцем круги на бедре, запрограммированным движением глаз рассматривают проходящих мимо женщин — грудь, лицо, затем ноги, затем опять грудь. Они всегда беспокойны, они подергиваются и подскакивают, когда я прохожу мимо, но мне все равно хочется быть с ними. Мне хочется быть с ними на заднем сиденье их машин, мне хочется быть с ними под мостом, где река встречается со скользким гладким камнем, мне хочется быть с ними на заднем ряду в театре, в кустах и под скамейками в парке.

«Мальчики, — говорит она. — Даже не думай о них. Они заставят тебя делать вещи, о которых ты не имеешь понятия, а если бы и имела, то никогда не согласилась бы. Я знаю, — говорит она. — Я много знаю о мальчиках.»

Она для меня все. Но она мне не мать, хотя иногда я позволяю себе роскошь поверить в то, что я ее ребенок. Моя мать живет вместе с моим отцом в Файрборне, штат Огайо. Она ждет, пока я вернусь домой, выйду замуж за мальчика и стану женщиной, которой, как она верит, мне еще не поздно стать. Файрборн полон мальчиков, счетчиков автостоянок и войск ВВС, но более всего он полон моей матерью, которая представляется мне нависшей над ним как облако радиоактивной пыли. Однако уехала я не из-за нее и нахожусь здесь я тоже не из-за нее; я лишь оставила ее позади, как оставляешь множество вещей, переезжая с места на место, переходя от рождения к рождению, от становления к становлению. Она просто еще одна крошка хлеба, просто еще одна мать в длинной череде матерей, отпускающих тебя, чтобы ты стала той женщиной, коей тебе придется стать. Но к ним все равно всегда возвращаешься.

Город, где я живу, также полон мальчиков, и, перед тем, как приехать сюда, я миновала множество городов, которые были также полны мальчиков.

«Мальчики, — говорит она, — совсем неинтересные и, вырастая и становясь мужчинами, они становятся еще более неинтересными.»

Это я тоже знаю. Я вижу, как они проводят свои дни — расхаживая туда-сюда, играя в баскетбол, настойчиво и раздраженно доказывая что-то, и я вольна делать свои собственные выводы по поводу того, о чем они говорят или каких высот они способны достичь. И я вижу то, чем они заняты весь день, но все-таки мне хочется быть с ними.

Однажды я представила на ее месте мальчика, и она догадалась об этом, потому что я закрыла глаза. Я никогда не закрываю глаза. Когда я кончила, она ударила меня по лицу. «Я не мальчик, — сказала она, — и хорошенько это запомни. Ты знаешь, кто я, и еще запомни, что я тебя люблю, и ни один мальчик не сможет любить тебя так, как я.»

Пожалуй, она права. Какой мальчик смог бы любить меня с таким скользящим сосредоточением? Да и никто, пожалуй, не смог бы высвободить то, что она высвобождает в наших отношениях, то, что было давно утеряно в долгой истории ее любви.

Иногда, пользуясь ее отсутствующим взглядом, я пытаюсь ускользнуть.

«Куда ты идешь? Что ты будешь делать?» — говорит она, и я, барахтаясь в роскоши ощущения, что я — ее ребенок, отвечаю: «Никуда. Ничего.»

В своей неуправляемой, опьяняющей бессмысленности наши разговоры несут в себе больше емысла, чем каждая из нас, вместе или по раздельности, в силах вынести, и сегодня, выползая на улицу в поиеках мальчика, я чувствую, как вся эта тяжесть тянется за мной.

Я говорю себе, что сегодня — самый подходящий день для потери любви и невинности, иллюзий и ожиданий: это день, по которому я пройду, чтобы найти самого подходящего для меня мальчика.

Там, где мы живем, в верхнем Вестсайде, улицы полны пуэрториканцев, следящих за женщинами. Они внимательно рассматривают каждую, проходящую мимо, пристально смотрят ей в глаза, будто бы они каким-то образом ответственны за то, чтобы она как можно дольше находилась на улице. Ни одна женщина не минует свору их глаз.

«О, ссссс, — говорят они. — Мира, мира,» — и, когда женщина поднимает голову, они улыбаются и опять шипят сквозь блестящие зубы. В их глазах отражаются все женщины, которых они видели проходящими мимо, готовящими пищу, расчесывающими свои черные волосы; все женщины, которых они познали, живут, мерцая, во тьме их глаз. Их глаза созданы лишь для того, чтобы отражать женщин на улице.