Короткая ночь долгой войны

- Ты ни о чем неприятном не думай, сработаем нормально, врежем фрицам - первый сорт! Перья от них будут сыпаться. В лоб они мне стрелять не решатся. знают, чем это пахнет... У меня есть чем спроваживать их в тартарары, а вот сзади дело похуже - будут стараться отрубить нам хвост. Высота пятьдесят метров, сам понимаешь... Вся пакость набросится на нас снизу, как стая шавок. Дави их без стеснения, патронов не жалей. Истребителей Рихтгофена не будет, погодка не для них. А ты стреляй гадов, не дозволяй им бить по хвосту. Понял?

О том, как я собираюсь взлететь в тумане и лететь вслепую до пролива, дипломатично умалчиваю. Да и что говорить, когда сам не знаю. Надеваем спасательные морские жилеты, чтоб не утонуть. Они автоматически надуваются, если окажешься в воде, а вот сколько проплаваешь при температуре воды плюс три градуса, это вопрос другой... Залезаем в кабины, выруливаем на старт. Я взлетаю четвертым. Командир отдает по радио последние распоряжения, закрывает фонарь, начинает разбег. Я - наоборот: открываю фонарь, оттягиваю ухо шлемофона - треск радио мешает слушать, высовываюсь из кабины. Там, на краю аэродрома, бугор, в тумане его не видно. Сейчас Хашин вмажет в него, раздастся взрыв и... Слушаю, напрягшись. Гул самолета затихает, взрыва нет. Вторым уходит в туман Щиробать, я продолжаю слушать. Взрыва все нет и нет. Закрываю фонарь. Плюю в форточку, отворачиваюсь, даю газ на взлет и следом - форсаж. Замелькала мокрая земля, быстрой, быстрей, горизонта не вижу, по сопротивлению ручки управления улавливаю положение самолета и скорость. Отрываюсь. Вокруг меня шевелится серое цементное молоко. Истинной высоты не знаю, нет такого прибора; выше ста метров подниматься нельзя - попаду в сплошные облака. не увижу пролив и буду тарахтеть до самого Херсона... Но и низко лететь нельзя- зацеплюсь за землю и щепок от меня не соберут. Прибор «авиагоризонт» безбожно врет, я ему никогда не верю, да и вообще все эти железяки, стрелки, циферблаты, как малярийные, трясутся перед моими глазами, и я вынужден доверять им свою живую душу. Уткнулся взглядом в указатель кренов, боюсь потерять пространственную ориентацию, да еще кошусь на прибор скорости. Стрелка секундомера прыгает уже третью мину­ту, осталось еще две - и я выскочу на море. Напряжение такое, что мутнеет в глазах и во рту становится сухо. Полторы минуты... За ушами щекочут струйки пота. Я набычился так, что ларингофоны врезаются в горло. По секундомеру еще тридцать секунд... десять... А вот и последняя, расчетное время истекло, а где же море? Продолжаю лететь в тумане. Шестая минута на исходе, а моря все нет! Начинаю паниковать. Куда меня несет? Может, не в ту сторону? Вдруг рядом с самолетом что-то мелькает раз, второй. В ужасе рву на грудь ручку управления - земля! В каком-то метре от винта! У меня дыхание перехватывает. И тут же за кабиной резко светлеет, стена тумана обрывается, внизу тусклая вода пролива. «Ох! - вздыхаю. - Это надо же! А? Взлетел...» Даже сам себе понравился, какой молодец...

Но   радоваться, собственно, было нечего, впереди Керчь, в Керчи и в округе - сто двадцать зенитных батарей всех калибров. Помножь на четыре, получай без малого полтыщи стволов, направленных на тебя. А высота полсотни метров, условия классические, чтобы стреляли в тебя все, кому не лень, и попадали с закрытыми глазами. На что я могу надеяться наверняка, так это на то, что от самолета щепки будут сыпаться, как опилки от циркулярки.

И все-таки странно бывает... Когда уже кажется, что нет больше ни малейшей надежды, где-то там, в глубине под черепом, в тайных лабиринтах мозга, продолжает тлеть ничтожно малая крупица, крупица веры в невозможное. Она как бы успокаивает и в то же время подстегивает: не тушуйся, еще не все потеряно. Приятные нашептывания! Ведь знаешь, что ложь, иллюзия, и все же хочется верить. А вдруг на самом деле уцелеешь? Куда тогда полетишь? Как найдешь аэродром в тумане? Одно за другое цепляется.

Но на такой случай у нас летом появилась новая техника: радиоприводные станции РПК-10. Каждый полк имел свою, а чтоб не было путаницы, им присваивались позывные. Давали обычно имена цветочков самых распространенных: роза, фиалка, незабудка. Привод дает радиолуч, и прибор показывает мне, где аэродром. Дежурный радист через каждую минуту повторяет позывные и крутит пластинки с веселой музыкой, песенки, всякие «Катюшки-Марфушки», «Коломбины-Риориты»... Чтоб летчику над целью было веселее.

Вот какая хитрая махинерия приведет меня в тумане домой! Включаю РПК, зашумело, захрипело, и вот слышу сквозь помехи радист гнусит; «Работает радиопривод «Астра». «Астра» - это моя. Отлично! Настраиваюсь потщательней, приятно, когда техника работает как часы. Да только в этот раз дежурным радистом оказался какой-то осел: вместо веселенькой «Катюшки-Марфушки» в наушниках потянулось удручающе-жалобно: «Напрасно старушка ждет сына домой, ей скажут - она зарыда-а-ет...»

- Тьфу! Чтоб тебя... И так коты скребут на душе, а он еще похоронную завел...