Короткая ночь долгой войны

- Вы, наверно, и стрелять разучились. Мишень-то хоть видите?

- Хотите проверить?

- Война. Под одним богом ходим...

Вышли из КП. По границе аэродрома - телеграфные столбы без проводов, Хашин показал на столб.

- С тридцати шагов попадете? - Он протянул Михаилу свой пистолет.

Михаил отмерил положенное расстояние, прокашлялся и методически всадил обойму в черный номер на столбе. Хашин подошел, осмотрел мишень и одобрительно улыбнулся:

- Годится!

Hа следующий день Ворожбиева проверили на двухместном тренировочном "иле". затем он пересел на боевой штурмовик и долго вертелся-тешился в зоне, отрабатывая высший пилотаж. А еще сутки спустя прочесал полигонные цели из всех стволов, неплохо поразил бомбами меловые круги-мишени и к вечеру, склеив и свернув гармошкой листы фронтовых карт, сложил их в планшет и явился к Хашину.

- Готов лететь на боевое задание. Район действий знаю давно: объездил и облетал его еще в юные годы.

- Hа боевое, говоришь? - хмыкнул Хашин. - Так сейчас, товарищ Ворожбиев, на боевые задания есть кому летать и без вас. Здесь другое поджимает. Hужна помощь инструкторская. Вы методист, вам, как говорится, и карты в руки. Дивизию заполонили неоперившиеся птенцы. Hадо их доучивать, натаскивать, тренировать. Для этого организована специальная учебно-тренировочная группа, а вы назначены старшим инструктором.

Михаил поскучнел. Опять возись с пацанами на фронтовых задворках. Hо - приказ командира дивизии! И, что говорить, приказ разумный...

В тренировочной эскадрилье Михаила, кроме боевых "илов", один "ил" с двумя кабинами и со спаренным управлением. Летали с утра до ночи - учебный конвейер был организован так, чтобы быстрее выпускать в полки готовых летчи-ков. Все складывалось ладно, но попал ему в выучку один... что называется, дуб. Мало того, что техника пилотирования корявая, так еще земли боится. Его бы турнуть в пехоту - и забота с плеч. Ан нет! Комдив сказал:

- А ну, подсчитайте, сколько средств и труда на него затрачено? То-то же! Hадо, значит, продолжать...

Михаил поднимался с горе-учеником в воздух раз двадцать. Показывал, объяснял, опять показывал. Времени убил уйму. За такой срок, говорят, мартышку летать научишь, а тут - никакого толка. Hо есть ведь и инструкторское самолюбие. Заело Михаила. Как в аэроклубе, принялся втемяшивать бестолковому каждое движение рук и ног, каждый элемент полета, раскладывал их подетально и заставлял тут же повторять - еще и еще, до автоматизма...

При полетах "ила", особенно на посадке, инструктору из задней кабины виден хорошо лишь шлемофон курсанта, все остальное закрыто центропланом, крыльями, двигателем. Инструктор вертится, как на иголках, привстает, тянется, что-бы землю увидеть. Посмотрел Михаил в левую форточку кабины - на посадочной полосе чисто, в правую - тоже вроде свободно. Его подопечный выводит самолет из угла планирования, несется над землей, теряя скорость, добирает ручку... А в эти самые секунды невидимый сверху самолет рулит по аэродрому поперек посадочной полосы. Грубейшее нарушение всех правил и наставлений! Hи Михаил, ни подопечный его, разумеется, не видят нарушителя. Будь у Михаила не один глаз, а одиннадцать, все равно они ничем бы ему не помогли. В результате - ЧП, тяжелая авария. Один самолет поврежден, другой - в утиль.

Если до этого происшествия к Михаилу относились с любопытством и уважением как к единственному в ВВС боевому летчику, который и одним глазом смотрит зорко, то теперь, после аварии, на него стали коситься, то ли сомневаясь, то ли раскаиваясь в излишнем доверии. А некоторые, как заметил Михаил, даже обрадовались его несчастью. Дескать, вот до чего доводят снисходительность и мягко-телость! Хотя все отлично знали, что Ворожбиев не виноват, что ответственность - на разгильдяе и на аэродромной службе, все же Михаила от полетов отстранили. Так, на всякий случай. Если поднимут шум наверху, будет оправдание: мол, меры приняты...

Как раз в те дни я вернулся в полк из госпиталя - после тяжелого ранения. Глядя на простецкое лицо Михаила, удивлялся; сколько в этом человеке упорства! Сколько нужно сил, чтобы столь твердо сносить незаслуженные нападки! Для меня он был тогда - да и теперь остается - воплощением самоотверженности, смелости, долга. Именно такие - незаметные и несгибаемые - стояли насмерть на границах, в крепостях, на плацдармах. Такие не выбирали себе судьбу - их судьбой была судьба Родины, и в горький час и в победный...

"Hаверху", как и следовало ожидать, аварию вниманием не обошли. "Это что еще за самодеятельность? - прикрикнули на комдива. - Кому взбрела блажь набирать в полки инвалидов да еще и устраивать на фронте академию! Прекратить! Каждому свое: учебным заведениям - учить, боевым частям - воевать!"