Короткая ночь (СИ)

Да все равно беда их настигла: потревожили они черное зло, что дремало там же, поблизости. А Великий идол так и не проснулся. Что стало с дедом Василем, вы все знаете: его убили в лесу гайдуки. После того лишь Янка знал путь к идолу. И черный демон про то знал. Он не убил его сразу, нет. Он губил его медленно, годами. Вот уже девять лет лежит на нем проклятие черного рока. Я всегда журилась, на него глядя: такой хлопец — что лицом, что статью, что всей породой, ну без единого изъяна — а судьбы ему не будет, не допустит черное зло.

А как долго он с тем злом бился! Другой на его месте давно бы ноги протянул, а он теперь только сдавать начал. Верно, совсем уже сил не осталось…

— Кабы я мог своей силой с ним поделиться! — воскликнул Митрась.

— Так ты уже и поделился, — ответила старуха. — Ты немалую долю той беды на себя принял. Помнишь, той зимой, когда ты под лед провалился? Я ведь оттого и боялась тогда тебя пользовать, что знала: не простая у тебя горячка. С простой я и управилась бы запросто. Бабке Алене под силу оказалось, да и ей дорогую цену заплатить пришлось. И ему, — она кивнула на лежавшего без памяти Горюнца, — я помочь не могу. Не побороть мне черного зла, не достанет на то моих сил.

Ведунья умолкла, и в наступившей тишине все опустили глаза. И вдруг в этом молчании четко и ясно прозвучал Лесин голос:

— А ведь есть управа на черное зло!

Старуха обернулась к ней, в глазах мелькнуло радостное изумление.

— Вот! — указала она на девушку. — Я-то все маялась: догадаешься али нет?

— Ведь о н может помочь, правда, бабунь? — продолжала Леся. — Е м у ведь по силам черное зло побороть?

— По силам, горлинка, — вздохнула старуха. — Иное дело — захочет ли? Он ведь и без этого помог бы Ясю твоему, кабы тот не замыслил дела недоброго.

— Так ведь не сделал же ничего! — запальчиво перебила Леся.

— Сделал — не сделал, а беде руки развязал. Так что — велика ли разница?

На какую-то минуту девушка замолчала, словно собираясь с мыслями и волей; затем, приняв решение, объявила:

— А если… если я сама е г о попрошу?

Старуха поглядела на нее все с тем же изумлением и покачала головой.

— Отсюда — не попросишь, толку не будет. Т у д а идти надо.

— Я пойду, — сказала она твердо.

И тут, испугавшись, подскочил со своего места Василь.

— Да ты что? Куда это ты пойдешь? Окстись, ночь на пороге!

— Ночь не простая — купальская, — напомнила ведунья. — Волшебная ночь. В эту ночь небо с землей говорит, клады светятся, врата растворяются.

Никто, кроме Леси, не понял ее до конца.

Василь меж тем продолжал горячиться:

— Ишь, чего выдумала! На ночь глядя она пойдет через топи! Мало нам с Янкой беды — не хватало еще, чтоб ты в болоте сгинула!

— Я с тобой пойду, — вызвался Митрась.

— Нет, я! — отстранил его Вася. — Коли уж этой скаженной так идти приспичило, так хоть я за ней пригляжу…

— Вам обоим там делать нечего, — остановила их бабка Марыля. — При вас о н и говорить с ней не станет. Ее это дело, она и должна его сделать, и не должно быть при том чужих. Ступай же, дочка, пора тебе собираться в дорогу. Да и мне время подходит: купальские травы собирать. Так помните, хлопцы: как стемнеет, да звезды в небе затеплятся, зажгите горицвет.

В сенях она придержала Лесю за локоть.

— Так ты все помнишь: куда идти, что надеть?

— Помню: рубаху белую да венок зеленый, рутовый.

— Обереги не забудь, — прошептала старуха.

За перелазом они расстались: ведунья направлялась прямо в лес, а девушке нужно было еще зайти домой — переодеться.

Старикам она решила ничего не говорить, а поскольку все девушки для купальских игрищ надевали длинные белые сорочки и распускали волосы, то Юстин с Тэклей, видя подобные ее приготовления, ничего не должны были заподозрить.

Но в хате, словно на счастье, никого и не оказалось: все, видимо уже ушли на берег: поглядеть, как покатят с обрыва огненное колесо.

Леся раскрыла сундук со своим приданым и принялась торопливо перебирать расшитые сорочки, яркие паневы, нарядно украшенные гарсеты, отбрасывая все прочь. Она знала, какая сорочка ей нужна: простая и строгая, девственно белая, без единого стежка вышивки. Именно такая лежала на самом дне ее сундука — длинная, до земли, с просторными белоснежными рукавами, похожими на крылья лебедя. К этой сорочке Леся достала широкую дзягу — белой шерсти, всю в зеленых и красных узорах, с двумя парами лебяжьих пушков, подвешенных к самым ее концам. И, наконец, сторожко оглянувшись, сунула руку за печь и нащупала заветную коробочку, плетеную из бересты, уже затянутую липким прядевом паутины. Обмахнув табакерку от прилипшего к ней запечного сора, Леся открыла крышку — и поневоле зажмурилась от ударившего в лицо света. Тусклые, потемневшие от древности колты праматери Елены теперь горели жарким золотым огнем, а нанесенный на них тончайший узор пылал на золоте огненной филигранью.

— Так вот вы какие, мои обереги! — прошептала восхищенная девушка.