Короткая ночь (СИ)

Было мне тогда без малого пятнадцать годочков. И уж такой я был неуемный, вроде тебя: все-то мне знать хотелось, что положено и чего не положено. Не подумай только худого, — спохватился он, — голых девок возле бань я не караулил и в чужие окна не подглядывал. А теперь порой думается: лучше бы хоть девок стерег, да не тревожил бы тайного зла.

— Тайного зла? — переспросила она.

— Да. Ты слушай, не перебивай. Так вот, пуще всего на свете меня как раз и занимал этот наш хранитель лесной. Ты, может, помнишь: я тогда про него только и говорил, ни о чем другом и думать не мог.

Да-да, теперь она вспомнила. Так вот, оказывается, откуда у нее эта неистребимая тяга к запретному разговору — из детства, от Янкиных волнующих рассказов. Он тогда много рассказывал разных историй о древнем идоле — и настоящих, и самим же им придуманных, но всегда интересных, увлекательных, словно волшебные сказки.

Потом он вдруг по какой-то неведомой и жуткой причине наглухо замолчал, строжайше запретив ей упоминать даже имя Дегтярного камня. А она, как и все дети, обожала всевозможные тайны, и ей, конечно же, очень хотелось допытаться: что же случилось с Ясем? Позднее истинная причина забылась, однако любопытство к идолу так и осталось.

— И люди мне тогда говорили, — продолжал теперь выросший Ясь, — замолчи, мол, не тревожь, выбрось из головы! Да я вот не слушал и гнул свое, выспрашивал все да выпытывал. А потом мне этого еще и мало стало: захотел я тот идол своими глазами увидеть. Уж и не помню, кому я про то обмолвился, да только та баба со страху чуть на тот свет не отправилась. Богомолкой сроду не была, а тут вдруг креститься стала часто-часто да бормотать: «Пресвятая богородице, помилуй отрока грешного, неразумного…»

Вижу я тут — совсем дело плохо. Расспрашивать больше никого не стал — дороги мне все равно не укажут. А всего вернее, что никто ее и не знал, дорогу-то…

И решил я тогда сам ее отыскать. Где ее искать, я, конечно, толком не знал, но думал отчего-то, что к востоку надо идти. Ну, сама прикинь: к западу — Буг, на юге — Яроська, к северу большак тянется, там идолу и вовсе делать нечего, так что остается только восток. Вот к востоку я и начал с тех пор все больше забираться, дорогу искать. Ничего, разумеется, не нашел, зато однажды в трясине увяз — еле выбрался! Отец меня дома выдрал, конечно, да, пожалуй, на том бы дело и кончилось, но вот на другой день подзывает меня к себе дед Василь и говорит:

«-Слыхал я, милок, будто ты на хранителя нашего поглядеть хочешь?»

«-Ой, — говорю, — деду, так охота — ночами уснуть не могу!»

«-Опасное, хлопчику, это дело, — отвечает старик, — и лучше бы тебе на ту дорогу и вовсе не ступать. Да только я ведь знаю — ты все равно не уймешься — а потому я тебя сам туда поведу. Одному тебе все равно туда не добраться, а в беду запросто попадешь».

И повел он меня к Великому идолу той тропою тайной. Тропу эту, как он мне поведал, указать только можно, а сам человек нипочем ее не найдет. И я все дивился: сколько по тем местам ходил, сколько искал, а ничего не видел.

— А далеко это, Ясю? — вновь перебила она.

— Далеко, Лесю, и опасно: через Мертвую зыбь идти надо.

Леся испуганно ахнула. Мертвая зыбь слыла местом настолько жутким, что с раннего детства одно это слово наполняло ужасом все ее существо.

— Вот то-то и оно, что «ах!» — передразнил Янка. — Да только и Мертвая зыбь там еще не самое страшное.

— А что же? — ей трудно было представить, что же может быть страшнее Мертвой зыби. — Упыри-болотники?

— И не упыри. Может, конечно, и упыри там есть, не знаю — мы их, по крайности, не видали. Нет, Лесю, я о другом говорю.

— О чем же?

— В том-то и дело, сам до сих пор не знаю, что же оно такое есть. Злое что-то, черное…

— Но это… не о н? — еле смогла она выговорить.

— Нет, конечно. От н е г о — то зла как раз никто и не видел — настоящего зла. Не говори о нем слова худого, не держи черной думы — и он тебя не тронет. Это, Лесю, другое. Мы к идолу пришли, а оно поблизости дремало, стерегло его.

— Как же это вы так… потревожили его? Как же дед Василь тебе прежде о нем не сказал?

— Сказал бы, Лесю, кабы сам знал. То-то и беда, что не знали мы ничего. Ведь как все было: нашли мы ту поляну, а пока искали, мне вдруг отчего-то страшно стало. Будто не пускало что-то меня, будто голос мне чей-то шептал: не надо бы… Да только я подумал: все равно, мол, уже пришли, какая теперь разница… И стыдно мне было перед дедом, что так рвался на идола взглянуть, а теперь вдруг заробел. Так и не сказал ему ничего. А потом уж и поздно было: привел меня старик до места.

— И ты е г о увидел? — с волнением в голосе спросила она.

— Ну да. Увидел, — ответил он без охоты.

— И какой же он собой? Расскажи, Ясю!

— А что тут рассказывать? Камень и камень. Хотя, конечно, камень непростой, — оговорился он тут же, сила в нем огромная. У меня, едва глянул, оторопь с мурашками так по спине и пробежала.