Короткая ночь (СИ)

— Там, у колодца, за вербой… Я и забыла совсем…

— Как — у колодца? — не поняла бабушка. — Да что у тебя стряслось-то в самом деле? Никак, ты и взаправду с кем подралась? Глянь — на кого похожа!

Она и в самом деле была не похожа сама на себя: всклокоченная, красная, с ошалелыми глазами, со сбившейся паневой и разорванным по шву рукавом. Шея, руки — в длинных припухших царапинах, оставленных бабьими ногтями.

— Ну что мне с тобой делать? — продолжала сетовать бабушка. — Здоровая уж девка-то выросла, скоро замуж пора, женихи уж поглядывают — совестно должно быть драться-то!

— За такое дело не совестно, — возразила девушка, с трудом переводя дыхание после долгого и быстрого бега. — Коли она про батьку моего покойного такие слова говорила…

Сбиваясь и задыхаясь, она вкратце пересказала то, что услышала возле колодца, и чем она навлекла на себя бабий гнев.

— Ну, тогда конечно, — согласилась Тэкля. — Вот уж — стыда у них нет! Не любили мы его — не отрекаемся, но уж кобелиной-то не был он никогда, за это я кому хошь в глаза плюну! И кораллы эти точно Ганкины, она еще носила, и про то я всем скажу, коль забыли… Ах, наветчицы бабы, что за наветчицы…

— А воды я все же принесу, бабусь, — перебила внучка. — Только вот рубаху переменю, эту на мне всю в клочья порвали…

— Ладно уж, я сама схожу, — отмахнулась Тэкля. — Посиди пока, остынь трошки.

Леся перебралась к окну, поближе к свету, прихватив деревянную шкатулку, где держали всякий рукодельный прибор — иголки, нитки, ножницы, деревянные, костяные и перламутровые пуговки, бисер в мешочке, застежки, крючки и разные другие мелочи. Устраиваясь поудобнее, она случайно выглянула в окно и неожиданно радостно воскликнула:

— Ой, бабусь — гляньте, кто идет!

А вдоль по улице, грациозно клонясь, приближалась Ульянка — в серой полосатой паневе, изящно подобранной выше колен, так что виднелся подол рубахи и стройные икры в золоте загара, со светлой, аккуратно заплетенной косой, перекинутой через плечо. А на плечах у нее легонько покачивалось Лесино коромысло с полными ведрами.

Озаренная радостной улыбкой, Леся высунулась в окно:

— Улечка! Вот спасибо тебе, милая! Я сейчас…

Легкой птичкой порхнула она через горницу в сени, мигом слетела вниз по ступенькам крыльца.

— Горе ты мое горькое! — сокрушенно вздохнула подружка, передавая ей коромысло. — Послушала бы, что про тебя теперь по селу гутарят…

Т тут же прикрыла рот ладошкой, не в силах сдержать смешок.

— А Даруньку ты все же славно окатила! Видала я ее зараз, как бежала она до дому переодеваться — ну чисто индюшка под дождь попала, ей-Богу!..

— А что же мне оставалось? — возразила негромко Леся; гнев ее уже перегорел, и осталось от него лишь сомнение и какая-то даже неловкость. — Ты не думай, это я не с того, что такая уж злая и бешеная…

— Да знаю я все! — перебила Ульянка. — И про батьку твоего знаю, и про себя думаю: правильно ты ее! Я и сама я ту Даруньку на дух не выношу. Да вот им поди объясни…

Она стояла рядом, пока Леся выливала в бочку принесенную ею воду.

— Ну и что ты теперь станешь делать? — спросила она задумчиво, наблюдая за движениями тонких оголенных Лесиных рук.

— Каяться не стану! — отмахнулась та. — Не дождутся…

— А с Янкой как будешь? Такую мерзость про вас говорят — хоть уши затыкай!

— Собаки брешут — ветер носит.

— Брешут-то они брешут, да гляди, как бы не покусали…

На это Леся не успела ничего ответить: откуда ни возьмись налетел Савел — встрепанный, кирпично-красный, готовый плевать кипятком от ярости. Будто когтями вцепился он в тугую Лесину косу, рванул на себя, наотмашь ударил по лицу свободной рукой.

— Сука! — выругался он. — Убью паршивку!

Больше ударить не успел: из хаты уже спешила Тэкля, насколько позволяли ее больные ноги.

— Это кто тут мою Аленку бьет? — разнесся по всему подворью ее возмущенный голос.

Тем же вечером на семейном совете было решено, как теперь поступить с провинившейся девкой. Решал, конечно, Савел, а другим просто нечего было возразить, поскольку тоже не дело, чтобы девка по селу драки затевала.

— Значит, так, — заявил Савка уже спокойно, с пудовой весомостью печатая слова. — В субботу мы все в гости идем, а ты, Аленка, будешь дома сидеть. Я этому баловству потакать не стану — кошку этакую бешеную в люди выводить… А чтобы ты куда-нибудь с Янкой не умотала подол трепать, я тебя в амбаре запру. Довольно я этого сраму натерпелся, будет!..

— Не журись, Алеся, — утешала ее потом Ганна. — Он же тебе добра хочет, тебе же от того лучше будет…

— Чем же лучше? — с усталым вздохом спросила та.

— А как же? Умнее будешь, к старшими почтительнее. И Бог ведь так заказал…

Леська фыркнула, не дослушав, а Гануля безнадежно развела руками: разве ей что втолкуешь?

Зато дед Юстин смог утешить внучку куда лучше.

— Ничего, ничего, не робей! — шепнул он ей в сенях. — Посидишь в амбаре, недолго тебе сидеть. А ты знаешь, чего он взбеленился, Савоська-то?

— Ну? — заинтересовалась она.

— Он услыхал, как Маланка нынче у колодца гутарила, что скорее черта под хвост поцелует, чем такую невестку в дом примет.