Короткая жизнь

Непростительно было бы, подумал я, если в такую прекрасную оболочку природа заключила слабую душу, заурядный ум и беспечное сердце. У меня возникло желание познакомиться с ним - такая одухотворенная красота не могла не притягивать к себе.

- Дай мне письмо, Любен, - сказал он. - Я напишу в газету.

- Кто это? - какое-то время спустя спросил я Наталью Каравелову.

- Ботев, - ответила та. - Один из ближайших помощников мужа.

Когда стали расходиться, я подошел попрощаться с хозяевами, и Каравелов точно угадал мое желание.

- Христо, - обратился он к Ботеву. - Мой гость уходит, вам по дороге, проводи его.

Но покинули мы дом не вдвоем, а втроем. Вместе с нами вышел поджарый молодой человек с колючими глазами, которые то вспыхивали, то уходили куда-то в сторону.

Было видно, что он и Ботев хорошо знакомы, и не успели мы очутиться на улице, как он, оттеснив Ботева, засыпал меня вопросами.

- Как, говорите, вас зовут?

Мне сразу не понравился его тон, я огрызнулся:

- Вероятно, вы слышали...

- Балашов. А по имени-отчеству?

- Павел Петрович.

- Правильно.

- Что - правильно? Точно меня могут звать как-то еще!

- Случается.

- Что - случается?

- Что человека зовут и так, и сяк.

Я заметил, что Ботев внимательно прислушивается к нашему разговору.

- Зачем вы приехали в Бухарест?

- Что значит "зачем"?

- Какие у вас здесь дела?

Он был бесцеремонен, этот самозваный спутник.

- Я путешествую, - объяснил я. - И так как глубоко сочувствую болгарскому освободительному движению, заехал познакомиться с его руководителями и даже привез к ним письмо от Ивана Сергеевича Аксакова.

- Вы что, славянофил? - быстро спросил незнакомец.

- Я не причисляю себя ни к каким течениям, - пожал я плечами. - Но мне, конечно, не безразлична судьба славян.

- И очень плохо, - резко, менторски сказал мой собеседник. - Хуже нет, когда человек болтается как неприкаянный. Может, вы за батюшку-царя?

- Вовсе нет, - испуганно объявил я. - Но не обязательно же состоять в каких-нибудь партиях!

- Обязательно, - возразил мой собеседник. - Вы знаете кого-нибудь из московских социалистов?

- Нет, я не знаком с московскими социалистами, - поспешил сказать я.

Мы шли по ночному Бухаресту. Меня допрашивали настойчиво и пристрастно. Было сравнительно поздно, но публика с улиц не убывала, только вела себя ночью менее развязно и шумно.

- Какие же у вас убеждения? - строго спросил меня неожиданный спутник.

Я смешался. Собственно, у меня не было твердых убеждений, во всяком случае в том смысле, как это понимали люди, с которыми я только что расстался, хотя душа моя и стремилась к чему-то хорошему и доброму.

- Вы читали Бакунина? - так же строго продолжал молодой человек.

- Что-то читал...

Действительно, в студенческих кругах в Москве меня знакомили с какими-то сочинениями Бакунина, но они не оставили во мне большого следа.

- А Прудона? - допрос продолжался.

- Слышал.

- Вы хотите стать коммунистом? - резко спросил он меня в упор.

- Не знаю...

Я и впрямь не знал, хочу ли я стать коммунистом, хотя именно сочувствие Парижской коммуне побудило меня отправиться на берега Дуная.

- Вам надо формировать свое мировоззрение, - покровительственно заявил мне новый знакомый. - Я помогу вам.

Я так и не понял, в чем он намеревается мне помочь.

Мы дошли до моей гостиницы.

- Вот вы, оказывается, в каких апартаментах проживаете. - мой собеседник посмотрел на меня так, точно только что меня увидел. - Богато живете, - упрекнул он и неожиданно спросил: - У вас есть деньги?

- Есть, - растерялся я. - Разумеется, есть.

- Много? - продолжал он.

- Рублей пятьдесят, - ответил я, имея в виду находившиеся у меня при себе в бумажнике.

- Дайте тридцать рублей, - не попросил, а скорее приказал мой собеседник.

Я поспешил подчиниться - такая категоричность прозвучала в его голосе.

Он небрежно сунул деньги в карман и даже не поблагодарил.

- Давайте же познакомимся, - вдруг сказал он и протянул руку. - Меня зовут Бонифаций Флореску.

Я удивился его румынскому имени, потому что готов был поклясться, что он русский.

Впрочем, это была лишь одна из неожиданностей, с какими мне предстояло столкнуться в ближайшие дни.

Протянул мне руку и второй мой спутник, в течение всего пути не вмешивавшийся в разговор с этим Флореску.

- До завтра, - доброжелательно сказал Ботев. - С утра я занят, если хотите, приходите после обеда в "Трансильванию". Где, знаете?

Я утвердительно кивнул. Стоило ему заговорить, как он сразу будто заслонил болтливо-придирчивого Флореску, хотя тот по-прежнему находился рядом.

- Тогда до завтра, - еще раз сказал Ботев и неторопливо двинулся по улице широким размашистым шагом.

...На другой день я, видимо, слишком рано отправился к Каравеловым. Хотя солнце стояло высоко и крестьяне из пригородных деревень, продав на рынке привезенные продукты, возвращались уже в пустых повозках домой.