Короткая жизнь

Было уже три часа пополудни, и солнце в это время сильно пекло, улица представляла страшный вид, ибо она вся была усеяна трупами, которые начали разлагаться. На ней не было видно ни одного живого существа. Мы пустились бежать, ибо страшно было глядеть на эти трупы; когда перешли на другую, на третью улицу, и там было то же самое. Мы уже были недалеко от заставы, но в это время из-за угла показалось такое множество солдат, что они совершенно загородили дорогу; тогда мы в один голос вскричали и начали просить у них пощады. Турки окружили нас и начали бить прикладами и колоть штыками, требуя денег. У кого что было, разумеется, отдали, но этим они себе больше навредили, так как турки стали их еще больше мучить. Так, у одной несчастной находилось 10 тысяч пиастров, и, когда она их отдала, один из солдат потребовал еще; а так как у нее не было больше, то он вынул саблю и замахнулся, после чего голова несчастной повисла на грудь, и она тут же упала; затем он распорол у ней живот и стал изливать свой гнев над ее зародышем... Пока это происходило, нас били и кололи, продолжая требовать денег; мы клялись, что у нас ничего нет, но турки не хотели верить. Наконец они обыскали нас всех и, убедившись, что мы говорили правду, повели дальше. Куда нас ведут, мы этого не знали; но, услыхав по дороге, что "он находится около церкви", мы подумали, что нас ведут к паше, чтобы испросить позволения убить всех.

Действительно, нас вели к церкви. На площади лежало около пятидесяти трупов, страшно обезображенных; у одного выколоты глаза, у другого отрезаны уши, руки, ноги и т. д. Рядом с ними лежала женщина, еще полуживая, метавшаяся в предсмертной агонии и державшая в руках голову убитого около нее ребенка... Наконец мы прошли эту площадь и повернули за угол. Там Адил-паша находился около пушек, разрушавших церковь. Заметив нас издали, он послал нам навстречу какого-то офицера, который сказал что-то солдатам, и они повели нас обратно. По дороге возле одного забора лежала женщина с отрубленной головой, а ее шестимесячный ребенок сосал у нее грудь... Заметив это, один из солдат захохотал и, повернув ружье, проколол ребенку живот; несчастный младенец перестал плакать... Пройдя еще несколько переулков, нас остановили перед одним богатым домом, принадлежавшим Петру Дудакову, все семейство которого было зверски убито. Там жил теперь Афыс-паша. Когда нас привели к нему, то бывшие с нами дети, по совету своих матерей, поклонились ему в землю и стали целовать полу его кафтана. Тогда великодушный паша произнес: "Я вам дарю жизнь, потому что вы очень бедны". После сего он приказал солдатам отвести нас к "другим", и они немедленно повели нас обратно. Через несколько минут нас впустили на один двор, где было заперто девять тысяч женщин и детей и немного мужчин. Половину этого числа составляли поселяне окружных деревень, искавшие во время восстания спасения в Панагюриште. Войдя на двор, мы уселись вместе с другими, ибо ноги уже отказались служить. Здесь все сидели неподвижно и безмолвно, только по временам раздавались глухие стоны раненых и невинные крики младенцев. Лица у всех были бледны, загорелы и покрыты пылью; тусклые глаза то и дело возводились к небу, а из груди вырывались немые вздохи.

Спустя несколько часов ко мне осторожно подошла одна старушка и сказала, чтобы я не сидела рядом с матерью, а отошла бы на другое место, ибо одна женщина, которая меня хорошо знает, отправилась по приказанию паши отыскивать меня по городу вместе с солдатами. Я послушалась совета старушки и вместе с нею пробралась на другой конец двора, где одна поселянка переменила со мною часть своей одежды, а старушка замарала у меня лицо отысканным ею углем. Не успели мы это окончить, как во двор взошла вышеупомянутая женщина с десятью-двенадцатью солдатами. Но хотя она и искрестила двор несколько раз по всем направлениям, ей не удалось узнать меня. когда же она разыскала мою мать, то солдаты начали ее расспрашивать: есть ли у нее дочь и где она находится? Мать отвечала им, что я погибла вместе с отцом и теперь, следовательно, нахожусь на том свете. Они ей поверили и удалились. На этом дворе мы находились три дня и только два раза получили по небольшому куску хлеба.

В это время пожар все еще продолжался. Войско тщательно обыскивало все дома и строения. Сам Афыс-паша ходил повсюду с солдатами и, отыскивая деньги, рылся по сгоревшим домам, по сараям, погребам, конюшням и колодцам. После этого обыска в недавно цветущем городе не осталось ни одного пиастра, ни одного платья, ни одного горшка. 300 повозок увезли все в соседние турецкие деревни. Материальные убытки нашего города простирались до 30 миллионов пиастров (2 миллиона рублей), не включая в это число до 400 сожженных домов и до 2 тысяч людей убитых. Обе церкви, оба мужских училища, все лавки и магазины, наконец, все лучшие дома в городе обратились в мусор и пепел.