Короткая жизнь

— Вы прямо квакер какой-то! Нехорошо, не одобряю. — Лагос почти не разжимал губ и заискивающе поглядывал на бармена. — Так вот, я говорил, что это напоминает мне молодость, холостую пору. Выпьем за нее. Потом наступает время кафе, кондитерских, отдельных кабинетов. Там пьешь и ничего не чувствуешь, нет товарищества, собственно, ты не пьешь, а неубедительно притворяешься. На тебя глядят недобрым взором, несмотря ни на что, несмотря на любовь, я ее со счетов не сбрасываю. Глядят как ни в чем не бывало, хотя ты покинут и одинок, больше того — этим и наслаждаются. А если не так, не вправе ли мы назвать этот взор презрительным? Вот я и наслаждаюсь, когда могу, например, сегодня, благодаря вашей доброте. — Он улыбнулся, спрятал улыбку в бокал и выпил коктейль, почти не запрокинув головы. — Я счастлив, ибо перешагнул границу и вернулся к временам стойки. Хотите поговорить об Элене?

— Спасибо, пока что больше не надо, — сказал Диас Грей бармену и повернулся к Лагосу. — Нет, не очень. Хотя мне интересно узнать не только как другу…

— Да, да, — отвечал Лагос. — Прекрасно вас понимаю. Я бы выпил еще, чуть-чуть посуше. Да, я понимаю, но подождем, прошу вас, той минуты, когда придет истинная сердечность. Вернемся к моей теории о временах у стойки. Вполне возможно, во всяком случае в столице, встретить парочку, которая пьет, не присаживаясь. Так я думаю, однако можно об этом поспорить. Впрочем, нет! — Он поднял палец для вящей убедительности, потом тем же пальцем показал на пустые рюмки.

— Налить вам, доктор? — спросил бармен.

Диас Грей кивнул и пожал плечами.

— Впрочем, нет! — повторил Лагос. Теперь он повернулся боком, задумчиво опустив голову. Должно быть, он был немного пьян и выглядел старше своих пятидесяти. — Нет и нет. Если вы пьете у стойки, вот у такой, с бронзовой планкой, на которую можно ставить то одну, то другую ногу… Если вы пьете у стойки и с вами дама, а перед вами — две рюмки, значит, вы за дамой ухаживаете. По-видимому, нам с вами надо выпить еще по одной, и все. Я взял на себя смелость заказать обед. Ведь вы не привыкли обедать в гостинице. Справки я навел. Вы не раскаетесь. Город ваш у воды, и я признаюсь — зачем скрывать, все равно увидите? — отдал предпочтение рыбе. Итак, друг мой, — сказал он бармену, который выжидающе глядел на его губы пристальным, почтительным, лукавым взором, — итак, мы с вашей помощью выпьем еще по одной, напоследок. А что до вас, дорогой доктор, если бы я застал вас здесь, в таком обществе, я бы решил, что вы ухаживаете за дамой, и никто бы меня не разубедил. В этом случае, заметьте, вы не могли бы расслабиться. А какая радость пить у стойки, если не расслабишься? Расслабиться надо в самом начале, когда с вами друг, который и слушает, и говорит. Сами понимаете, я имею в виду: расслабиться нарочно, по собственной воле и отдаться мгновению, которое кажется вечным. Мы повторяем одну и ту же фразу, и она всякий раз звучит как новость и все объясняет.

Он прямо взглянул на врача, улыбаясь так, словно выиграл в карты много денег и просит прощения за удачу. Лишь когда после обеда, за кофе, рюмки снова наполнились коньяком (Диас Грей вина не пил и видел, как растет возбуждение сеньора Лагоса по мере того, как пустеет бутылка сотерна), лишь тогда муж Элены Сала вспомнил, что собирался поговорить о ней. Откинувшись на спинку кресла, он успокоился и снова обрел ту размягченность, которая таит столько возможностей.

— Ну вот. Теперь мы поговорим. Элена больна, хоть и здорова. Если бы не обстановка, я бы упомянул обычное женское нездоровье. Я хочу сказать, что и недомогание, из-за которого моя жена не с нами, тоже временно, неизбежно, регулярно и, в сущности, не может считаться болезнью. Простите, кто она для вас, Элена?

— Нет, — отвечал врач. — Сеньора Лагос.

— Хорошо. Итак, «она». Какое-то время тому назад, скажем, два года, она познакомилась с одним человеком. Я ничего не буду от вас скрывать, иначе я оскорбил бы ваш ум и вашу глубокую порядочность. Кроме того, я надеюсь, что наше совместное возлияние ознаменует и освятит начало истинной дружбы. Теперь, как это ни трудно, попытаюсь описать моего героя. А ведь это очень трудно, правда? Я мог бы рассказать вам о его занятных черточках, поделиться наблюдениями, а потом определить, кто он есть, или предоставить это вам. Но изберем прямо противоположный метод. Я скажу вам, кто он такой, а затем объясню причины. Не стоит и говорить, что я полагаюсь на ваше профессиональное умение хранить тайну. — И он виновато улыбнулся.

— Конечно. Только я не уверен, что мне, как врачу, нужно знать эту историю.