- Игра в «Танчики» многое заменяет!
- Например?
- Например – алкоголизм, онанизм, марксизм, - сказал Жорик.
- Жениться, опять-таки не обязательно, - добавил Саша Парашютист.
Мой город некому побеждать. Он уже вряд ли сам в состоянии кого-то победить. Он длинный, может один из самых длинных городов, но в нем некуда идти. А пойдя куда-то – ты вернешься на прежнее место, как ни странно. И будет казаться тебе, что ты не прошел нисколько.
Это тоже особый город, как Санкт-Петербург, как Москва. В нем всеми личными чувствами здесь правит скорбь и грусть, ибо такова история моего города. А она очень трагична.
В этом городе некуда идти. Некуда практически спешить. Многим нечего делать здесь.
Федор рассказывал:
- Идем с Лехой С. ночью, пьяные. Раз – ментовской патруль. Ваши документы, все дела… как обычно.
- Ваши документы! – обращаются к Лехе.
Пьяный и шизофренически веселый на тот момент Леха, выхватывает из кармана паспорт, и с криками – «Вот вам мои документы! Вот! Вот!» - разрывает в клочья свой паспорт и швыряет куски его на тротуар.
- Может ты и талантливый человек, но государство не знает, куда тебя деть, - сказал мне как-то отец.
Строили мы забор. Стали размечать рулеткой расстояние. Взял на себя эту функцию в какой-то раз Валентиныч. Присел на корточки, примерился, и выдает: «Держите там! У вас сколько? У меня ноль!», - сидит и держит за основание ручки рулетки.
Виталий читал националистическую газетенку. Его лицо морщилось, он переживал видно, какие-то эмоции и не замечал того что мы за ним наблюдаем. Наконец он дочитал, закрыл рывком газету – и, ударив кулаком по столу, договорил, очевидно, конец какой-то фразы, которая патриархом вилась в его мозгу: «…ЧТОБЫ ЩИ ХЛЕБАЛ! ХЛЕБАЛОМ!»
…И безвольная сутулая фигура черной тучей повисла над картой боевых действий…
А как вы хотели?..
Я сказал Лехе Кострову:
- Будем у тебя устраивать оргии?
- Да, - ответил Леха. – Только аккуратнее. А то у меня сервант…
Если завтра война, то меня не возьмут, потому что я буду задействован на детских утренниках в роли черепахи, - сказал про меня Антоха.
На стройке. Старый строитель и начальник участка разговаривают:
- Зарплату дашь?
- Не дам!
- Кирпичи, пошли со мной!
- У тебя как мама записана в телефоне?
- Ну, так и записана – мама.
- А у меня записана – Слава Гордей.
Были летом на даче у Толика.
Вторая половина июля. Пошли на Волгу.
Приходим, - вода уже вся зацвела, как в болоте.
- Ну вот, - говорю, - на той неделе приходили, еще чисто все было, а теперь - вот...
Толик стоит рядом, прикуривает.
Молчим. Думаем.
- Да, ладно, пошли, - говорит Толик.
- Куда?
- Назад, на дачу.
- А купаться? Вон сколько же шли сюда!
- Да ладно, в следующем году искупаешься, - невозмутимо говорит Анатоль, затягиваясь дымом.
- Ты один, но тебя сразу много. Ты – это как десять человек одновременно, Леньк, - говорил мне кто-то.
Дедушка с отцом как-то пошли пить пиво. На дворе – начало восьмидесятых. Пиво тогда продавалось в зеленых крашеных железных будках на улицах. Будки эти – отдаленное подобие нынешних ларьков. Они подошли, спросили, - но оттуда, из будки, не ответили. Дедушка спросил еще раз. То же самое. Опять. Ноль ответа. Тогда он взял, ухватился снизу за железку, и перевернул ее вместе с торгашами внутри. И ничего ему за это не было. Он ветеран. Раньше ветеранов уважали…
- «Доблестные кретины и легендарные негодяи» - называл курсантов мой друг Анатолич.
Николай Николаевич был похож на братка из 90-х с растопыренной козой: небольшого роста, круглый весь, лицо реально бандитское, преподает физкультуру.
- Ничего, и не такие вещи в органические удобрения превращали! – говорил он часто.
Зашел у нас разговор про педофилию. Ну, на тему того, что сейчас раздули эту кампанию, которая стала похожа на поимку ведьм в средние века. Всех обвиняют и всех записывают в педофилы, особенно нас, преподавателей.
Черняев: И как узнать педофил человек или нет?
Файзуллин: Смотря, что он делает.
Черняев: А если он ничего не делает?
Файзуллин: Все равно педофилом объявят и исключат из учебного заведения. Вот ты, - может педофил!
Далис Валерий Сергеевич вступает в разговор: А с чего ты взял-то?
Файзуллин: А лицо у тебя какое-то такое... педофильское…
«Офицерская честь» - павший афоризм, а фраза - «человеческое достоинство» - вызывает дикий хохот, так смеются пьяные проститутки, когда с ними вдруг говорят о любви, - писал А. Покровский.
Усатов очень увлеченно по нескольку раз рассказывал о том, как у них обстояли дела на Украине. В детско-юношеский лагерь приглашали периодически милиционера-участкового, который курировал их территорию. Он приходил, осматривал, давал добро на дальнейшую деятельность и уходил. Но просто так он этими делами не занимался, - отказывался, и не всегда был в духе. Поэтому зампредседателя предложил председателю лагеря пригласить участкового и попросту напоить его. Зам разузнал где-то, что если милиционера напоить, то он «даст добро» и все подпишет. Эта процедура повторялась дважды в год или в полгода.