Короткие истории. Тексты (СИ)

— Игра в «Танчики» многое заменяет!

— Например?

— Например — алкоголизм, онанизм, марксизм, — сказал Жорик.

— Жениться, опять-таки не обязательно, — добавил Саша Парашютист.

Мой город некому побеждать. Он уже вряд ли сам в состоянии кого-то победить. Он длинный, может один из самых длинных городов, но в нем некуда идти. А пойдя куда-то — ты вернешься на прежнее место, как ни странно. И будет казаться тебе, что ты не прошел нисколько.

Это тоже особый город, как Санкт-Петербург, как Москва. В нем всеми личными чувствами здесь правит скорбь и грусть, ибо такова история моего города. А она очень трагична.

В этом городе некуда идти. Некуда практически спешить. Многим нечего делать здесь.

Федор рассказывал:

— Идем с Лехой С. ночью, пьяные. Раз — ментовской патруль. Ваши документы, все дела… как обычно.

— Ваши документы! — обращаются к Лехе.

Пьяный и шизофренически веселый на тот момент Леха, выхватывает из кармана паспорт, и с криками — «Вот вам мои документы! Вот! Вот!» — разрывает в клочья свой паспорт и швыряет куски его на тротуар.

— Может ты и талантливый человек, но государство не знает, куда тебя деть, — сказал мне как-то отец.

Строили мы забор. Стали размечать рулеткой расстояние. Взял на себя эту функцию в какой-то раз Валентиныч. Присел на корточки, примерился, и выдает: «Держите там! У вас сколько? У меня ноль!», — сидит и держит за основание ручки рулетки.

Виталий читал националистическую газетенку. Его лицо морщилось, он переживал видно, какие-то эмоции и не замечал того что мы за ним наблюдаем. Наконец он дочитал, закрыл рывком газету — и, ударив кулаком по столу, договорил, очевидно, конец какой-то фразы, которая патриархом вилась в его мозгу: «…ЧТОБЫ ЩИ ХЛЕБАЛ! ХЛЕБАЛОМ!»

…И безвольная сутулая фигура черной тучей повисла над картой боевых действий…

А как вы хотели?..

Я сказал Лехе Кострову:

— Будем у тебя устраивать оргии?

— Да, — ответил Леха. — Только аккуратнее. А то у меня сервант…

Если завтра война, то меня не возьмут, потому что я буду задействован на детских утренниках в роли черепахи, — сказал про меня Антоха.

На стройке. Старый строитель и начальник участка разговаривают:

— Зарплату дашь?

— Не дам!

— Кирпичи, пошли со мной!

— У тебя как мама записана в телефоне?

— Ну, так и записана — мама.

— А у меня записана — Слава Гордей.

Были летом на даче у Толика.

Вторая половина июля. Пошли на Волгу.

Приходим, — вода уже вся зацвела, как в болоте.

— Ну вот, — говорю, — на той неделе приходили, еще чисто все было, а теперь — вот…

Толик стоит рядом, прикуривает.

Молчим. Думаем.

— Да, ладно, пошли, — говорит Толик.

— Куда?

— Назад, на дачу.

— А купаться? Вон сколько же шли сюда!

— Да ладно, в следующем году искупаешься, — невозмутимо говорит Анатоль, затягиваясь дымом.

— Ты один, но тебя сразу много. Ты — это как десять человек одновременно, Леньк, — говорил мне кто-то.

Дедушка с отцом как-то пошли пить пиво. На дворе — начало восьмидесятых. Пиво тогда продавалось в зеленых крашеных железных будках на улицах. Будки эти — отдаленное подобие нынешних ларьков. Они подошли, спросили, — но оттуда, из будки, не ответили. Дедушка спросил еще раз. То же самое. Опять. Ноль ответа. Тогда он взял, ухватился снизу за железку, и перевернул ее вместе с торгашами внутри. И ничего ему за это не было. Он ветеран. Раньше ветеранов уважали…

— «Доблестные кретины и легендарные негодяи» — называл курсантов мой друг Анатолич.

Николай Николаевич был похож на братка из 90-х с растопыренной козой: небольшого роста, круглый весь, лицо реально бандитское, преподает физкультуру.

— Ничего, и не такие вещи в органические удобрения превращали! — говорил он часто.

Зашел у нас разговор про педофилию. Ну, на тему того, что сейчас раздули эту кампанию, которая стала похожа на поимку ведьм в средние века. Всех обвиняют и всех записывают в педофилы, особенно нас, преподавателей.

Черняев: И как узнать педофил человек или нет?

Файзуллин: Смотря, что он делает.

Черняев: А если он ничего не делает?

Файзуллин: Все равно педофилом объявят и исключат из учебного заведения. Вот ты, — может педофил!

Далис Валерий Сергеевич вступает в разговор: А с чего ты взял-то?

Файзуллин: А лицо у тебя какое-то такое… педофильское…

«Офицерская честь» — павший афоризм, а фраза — «человеческое достоинство» — вызывает дикий хохот, так смеются пьяные проститутки, когда с ними вдруг говорят о любви, — писал А. Покровский.

Усатов очень увлеченно по нескольку раз рассказывал о том, как у них обстояли дела на Украине. В детско-юношеский лагерь приглашали периодически милиционера-участкового, который курировал их территорию. Он приходил, осматривал, давал добро на дальнейшую деятельность и уходил. Но просто так он этими делами не занимался, — отказывался, и не всегда был в духе. Поэтому зампредседателя предложил председателю лагеря пригласить участкового и попросту напоить его. Зам разузнал где-то, что если милиционера напоить, то он «даст добро» и все подпишет. Эта процедура повторялась дважды в год или в полгода.