Короткий триллер

— Чтобы подхлестнуть бегуна, существуют не менее страшные способы, — тихо сказал Клод, и лицо его стало загадочным. — И, быть может, самое простое из этих средств — травка зимолюбка. Если увидишь когда-нибудь собаку с голой спиной или плешинами по всему телу — это и есть зимолюбка. Перед самыми бегами ее сильно втирают в кожу. Иногда пользуются мазью Слоуна, но чаще берут зимолюбку — жжет она ужасно. То есть так сильно, что пес из всей мочи стремится бежать и бежать, лишь бы избавиться от боли… Бывают и особые составы, вводимые через иглу. Возьми на заметку — этот способ новейший, и большинство жуликов на треке им не пользуется из-за собственного невежества. Зато уж парни из Лондона, которые приезжают в больших лимузинах и привозят отборных бегунов, взятых у тренера на денек за наличные, — они-то и пользуются иглой.

Как сейчас вижу Клода — сидящим за кухонным столом, со свисающей с губ сигаретой и сощуренными, чтобы уберечься от дыма, глазами. Он поглядывал на меня и продолжал:

— Тебе необходимо помнить следующее, Гордон: когда им надо заставить пса выиграть, они не остановятся ни перед чем. С другой стороны — ни одна собака не в состоянии бежать быстрее, чем позволяет ее сложение, — что бы с ней ни делали. И если нам удастся записать Джеки в безнадежные, то наше дело выгорит. Ни один бегун из этого списка никогда его не догонит — даже с травкой или с иголками. Хоть бы и с имбирем…

— Имбирь?

— Ну да. С этим самым имбирем все просто, делают они вот что: берут кусочек сырого имбиря величиной примерно с каштан и минут за пять до старта запихивают в собаку.

— В пасть? И пес его съедает?

— Нет… Не в пасть.

Вот так оно и продолжалось. Поочередно мы совершили восемь долгих поездок на трек с двойником, и я все больше узнавал об этом «очаровательном» виде спорта, особенно о том, как замедлить или подстегнуть собаку и о способах применения различных препаратов. Я услышал о «крысиной обработке» — это делалось, чтобы заставить небеговую собаку преследовать ложного зайца, для чего на шею ей привязывали консервную банку с крысой внутри. В крышке банки имеется дырка, по размеру достаточная, чтобы крыса могла просунуть голову и покусывать собаку. Но та не в состоянии ухватить крысу и, естественно, носится будто безумная и получает крысиные укусы — тем чаще, чем больше трясется привязанная банка. Наконец, крысу выпускают, и пес, ранее совершенно послушный и не обидевший даже мышки, в ярости набрасывается на крысу и рвет ее в клочья.

— Проделаешь это несколько раз, — объяснял Клод, — хотя, заметь, я не сторонник этого, — и пес станет настоящим убийцей и погонится за чем угодно, хотя бы и за фальшивым зайцем…

Мы уже миновали Чилтерс и понеслись под уклон, выезжая из буковой рощи на поросшую вязами и дубами равнину, к югу от Оксфорда. Клод сидел рядышком, покуривая и с головой погрузившись в воспоминания; каждые две-три минуты он оглядывался, проверяя, в порядке ли Джеки. Пес, наконец, улегся и, как бы в ответ на то, что нашептывал ему, оборачиваясь, Клод, тихонько шуршал хвостом по соломе, будто понимал слова хозяина.

Скоро мы въедем в деревню Тэйм, с ее широкой Хай Стрит, где в рыночные дни размещают коров и свиней, а когда раз в году в деревне открывается ярмарка, то здесь, в центре, появляются качели, карусели со спаренными автомобильчиками и цыганские фургоны. Клод родился в Тэйме и упоминал этот факт буквально каждый раз, как мы его проезжали.

— Так, — заметил он, едва показались первые дома, — это Тэйм. Я здесь родился и вырос, Гордон, да будет тебе известно.

— Ты уже рассказывал.

— Ух и забавные штуки мы тут проделывали, когда были мальцами, — в голосе его проскользнули ностальгические нотки.

— Ну еще бы.

Он помолчал, потом заговорил о своем детстве, скорее всего, чтобы снять избыток внутреннего нервного напряжения.

— Был у соседей мальчишка, по имени Гилберт Гомм: остренькое личико, как у хорька, да одна нога чуть короче другой. Дикие вещи мы с ним творили, когда собирались вместе. Знаешь, что мы делали, Гордон?

— Что?

— По субботам, когда папаша с мамашей были в пивной, мы отправлялись на кухню и отсоединяли трубу от газовой плиты. Потом забулькивали газ в наполненную водой молочную бутылку, садились и пили ее из чайных чашек.

— Это что, вкусно, что ли?

— Вкусно! Абсолютная гадость! Но мы подбрасывали сахарку, и тогда это казалось не столь противным.

— А зачем вы это пили?

Клод повернулся и недоверчиво уставился на меня:

— Ты хочешь сказать, будто сам ни разу не пил змеиную воду?

— Не могу сказать, что пил…

— Я-то думал, все мальчишки делали это! Это опьяняет совсем как вино, даже хуже — зависит от того, как долго пропускаешь через воду газ. Мы вдвоем по субботам так напивались на кухне, что чуть с ног не валились, и это было восхитительно!.. Пока однажды папаша не поймал нас, придя домой пораньше. Ту ночь я, пока жив, не забуду. Держу я, эдак, молочную бутыль с булькающим газом — красота; а Гилберт уперся в пол коленками и ждет моей команды, чтобы выключить газ. И тут входит отец.

— И что он говорит?