Короткий век Украинской Державы. 1917—1918. Воспоминания последнего в истории гетмана

9-го у Варнакова был бой при очень трудных для меня условиях, из которых главное – перерыв связи по фронту и вглубь с командующим армией. Помню, что, когда связь эта восстановилась, я в тот день объехал все свои части, выдвигая их на позиции, торопя, подбадривая, вернулся в Варнаков, довольный своей деятельностью, и полагал, что Селивачев, получив вечером мое донесение, будет тоже очень доволен. Каково же было мое удивление, когда, подойдя к аппарату, я вдруг прочел: «Вы действуете медленно, потрудитесь проявить больше энергии и т. п.». Я совершенно не понимал, какой еще энергии он от меня требует. Не имея никакой связи, мне пришлось разослать всех своих ординарцев и адъютантов. Лично я, когда части подходили, объездил все полки, говорил с ними, затем перед подходом к позиции опять разговаривал с начальствующими лицами, и, благодаря личному воздействию, могу сказать без преувеличения, части недурно разворачивались. Я был доволен, и… вдруг нагоняй, да еще какой! Много позже, уже в Меджибужье, в мирной обстановке, как-то раз, когда Селивачев был у меня, я его спросил, почему он так тогда на меня напал. Селивачев внимательно меня выслушал, мы разобрали все детали разворачивания корпуса. Оказалось, что он ошибся, полагая, что дивизии уже были сосредоточены против своего будущего фронта и что им нужно было только подвинуться вперед. В то же время на самом деле дивизии были сосредоточены частью почти у самого Варнакова, частью же еще не подошли с ночного марша, поэтому обстановка для разворачивания была очень сложной и требовала, при самом большом напряжении, значительно более долгий срок. Селивачев разобрался во всем этом и сразу согласился. Вообще, это был редко честный человек. 9 июля, к концу дня, обозы нескольких корпусов, смешавшись, проходили через Варнаков. Тут я увидел воочию, что собой представляет революционная дисциплина: пришлось разослать весь штаб, чтобы хоть как-нибудь упорядочить это движение, грозящее каждую минуту перейти в катастрофу, из-за возможной в такой среде паники от каждого пустяка. 10-го утром мы были уже в Хмелевке, за ночь туда перебрались. В этом бою у меня перебывало дивизий 7 или 8, но большинство из них драться не хотело, другие же делали вид, что дерутся, но при первом маленьком натиске отходили. Моя 104-я дивизия, во главе с доблестным генералом Гандзюком, дралась, т. е. большинство полков хорошо себя вели, в особенности 4-й полк. К концу боя оба начальника дивизии, генерал Ольшевский 153-й дивизии и Гандзюк 104-й дивизии, были тяжело ранены, особенно последний. Я думал, что он погиб, но крепкая его натура и на этот раз выдержала. После страшнейшей контузии уже через два месяца он стал во главе дивизии. Это был настоящий герой. Девять раз раненный и вышедший из войны все же дееспособным, бедный Гандзюк был убит в январе 1918 года большевиками.

В бою у Хмелевки меня охватывали то радостные минуты, то я приходил в отчаяние. Временами, глядя, как дрались некоторые, немногие части под командой лихих офицеров, мне казалось, что и с такой армией можно еще отстаивать честь Родины. Но тут же рядом наблюдал безобразнейшие картины бегства других частей. Помню, одну часть с 45 офицерами увел какой-то демагог-поручик. Часть эту я остановил и офицеров предал суду. Другие части сразу не удирали, а постепенно таяли от уходящих понемногу, один за другим, негодяев. Вначале еще я кое-как справлялся, приказывал их арестовывать и т. д., но потом поток стал неудержим; люди нескольких дивизий смешались, и тогда уже ничего нельзя было сделать. На фронте держались до вечера два полка 174-й дивизии и, кажется, один полк 3-й Амурской дивизии.

11-го мой штаб был в Лясковцах. Там же сосредоточились также штаб 1-го корпуса, Мельгунова, и 6-го корпуса, Нотбека.

В бою у Лясковцев положение было очень плохое, не хотелось отступать за реку, да и приказания на это я еще днем не имел. Большинство частей неважно дрались, главным образом приходилось держаться отвагой тех частей, которые так хорошо вели себя накануне. Около двух-трех часов дня положение было совсем как будто плохое, в это время мне передали два подошедшие полка Туркестанской дивизии, не помню номера. Нотбек, видя обстановку, пришел ко мне и говорит:

– Я эти полки знаю, одним из них я командовал, они за мной пойдут, я сам их поведу в атаку.

И пошел, и действительно временно задержал наступление. Нужно согласиться, что не всякий генерал, не будучи обязан, на четвертом году войны взялся бы быть охотником для спасения дела и с чужими частями бросаться в огонь, да еще и безнадежное дело и с революционными войсками. Я проникся к нему глубоким уважением. Поэтому я был так удивлен, что этот честный Нотбек теперь командует какими-то частями у большевиков и наблюдает, как его же части расстреливают товарищей-офицеров и его знакомых массами в России. Это что-то моему разуму непонятное.