Коротко и жутко. Военкор Стешин

На следующий день я опять увидел этого же ополченца – парень сидел в тени каштана и точил нож. Раз в пару минут проводил обмылком кирпича по сияющему лезвию. Старуха не просто чуяла свою смерть – она ее требовала. Крики, треск генераторов, редкий и методичный визг камня по стали… Я сидел с ногами на подоконнике, с ноутбуком на коленях и сходил с ума, пытаясь с помощью 32 символов и нескольких знаков препинания описать творящийся вокруг ад. В моем сердце не было жалости к старухе: только равнодушие, граничащее с черствостью. Несколько дней назад в грузинском Гори дети или внуки этой старухи прислонили меня к забору нового госпиталя. На этом заборе висели длинные списки грузинских имен и фамилий, а вокруг толпились серые от горя люди. И когда я их по-русски спросил: «Кто это? Убитые или раненые?», меня моментально вывели из счастливого советского забытья и объяснили доходчиво, где между народами пролегает граница интересов и вражды. Защелкали опускающиеся предохранители, и кто-то из грузинских военных отбросил ногой в сторону мой рюкзак. Вот этот мягкий удар ярко-желтого американского берца времен «Бури в пустыне» был на тот момент самым страшным звуком в моей жизни. В нем было слишком много смыслов, чтобы постичь их за неделю.

Ноутбук окончательно сел, и я пошел по битому стеклу к генераторам и там за пачку сухариков воткнул в розетки и компьютер, и телефон. Отходить далеко от своей техники не хотелось. Я повел очами окрест и зацепился взглядом за взгляд ополченца, сидящего в неизменной позе на том же самом месте. В его глазах плескалось безумие. Ножа у осетина уже не было – отняли сегодня днем, и он свободной и безоружной рукой прижал два пальца рогулькой к губам: «Есть курить?» Я присел рядом с ним, открытую пачку положил между нами на высохшую до порохового треска траву. Между пыльных ботинок осетина расположилось маленькое, игрушечное кладбище из трех крестов, воткнутых в аккуратные продолговатые холмики. Перекладины крестов с неким надежным изяществом были примотаны травинками. На эту икебану ушел не один час, и до завершения работы было еще очень далеко. На земле кучкой лежали ветки, отобранные для оградки. Не дожидаясь моих вопросов, осетин дотронулся до каждого креста: «Нана», «Лиана», «София». Главы семьи, отца, на этом игрушечном кладбище не было, его убили грузины еще в начале девяностых. Аслан, так назвался ополченец, ушел из дома за час до удара «Градов» по Цхинвалу. Передовые части грузинской армии уже смяли миротворческие посты, и редкие горожане потянулись на позиции – защищать город и близких. Женщины спрятались в подвале, над которым в сенях стояли пластмассовые канистры с бензином. Двести литров и еще машинное масло… Когда в дом что-то попало, каменный подвал превратился в нутро мартеновской печи.

– Я ни одной косточки не нашел – сказал мне Аслан. – Жесть с крыши прогорела… Я обрадовался – думал, успели убежать, а потом увидел материны и сестрины кольца, шкатулку с их цацками… Телевизор они еще в подвал унесли. Они все у стены сидели, рядышком. От балок ореховых пепел остался, а они просто испарились.

Мы молчали минут двадцать, прикуривали сигарету от сигареты. Мне не о чем было говорить с Асланом. Вообще не о чем. Расспрашивать, как он жил неделю назад, чем занимался? Поинтересоваться его планами на будущее в мирной жизни? Какая там жизнь, откуда она возьмется и от чего зародится в этих проклятых местах? Я перебрал слова и не нашел нужных, которые могли бы утешить этого человека. А те слова, что нашлись, даже внутри меня звучали лживо, дежурно и неискренне. Я лишь спросил:

– Аслан, а причем тут эта грузинская старуха? Ты ее знаешь?

Аслан ответил коротко:

– Не знаю. Ни при чем. И они ни при чем.

И показал на кукольное кладбище у своих ног. Я принес Аслану целую пачку сигарет и запасную зажигалку. Царский подарок в том времени и в тех обстоятельствах. Лицо у него дернулось при виде подарка. Возможно, это было подобие улыбки.

Новороссия

Майдан. Крым. Новороссия

Записки в телефоне

Майдан

Ночь на 20-е число:

Сейчас вернулись с Майдана. Зацепили две вещи – негр-украинец, который разносил бутерброды, и резко поменявшийся состав тусовки.

Исчезли дивные вьюноши-ролевики. Которые изящно носили противогазы. Им не хватало только плащей-занавесок, лосин и ботфортов со стразами.

Исчезли «мусорные воины», декорированные богато изолентой и кусками канализационных труб. В доспехах из электрощитков.

Исчезли кожаные «байкеры без мотоциклов» и «доноры почек» – водители «рисовых ракет» в пластиковых мотоботах и «черепашках». В дорогих мотошлемах.

Исчезли модники во флектарне и гансовках, разгрузках, трапециях, молли там, гортекс и все такое. Остались одни мужики от 30 годков…

Оценивая трезво новую карту Майдана, посмотрев на него изнутри, подозреваю, что его просто не смогли разогнать. «Сердцевина» не побежала.

Поразили две сцены на Майдане: женщина в дорогой шубке, фасующая коктейль Молотова, и толпы девчонок, ломающие брусчатку. Не все просто…