Коротко лето в горах

Летягин махал фонарем. Он, верно, думал, что он один и его никто не видит. И дал себе волю — махал и махал фонарем — так он разговаривал со странной и милой и, кажется, влюбившейся в него девчонкой.

Вдруг он увидел Бимбирекова — тот стоял поодаль и смотрел на своего друга.

Летягин молча прошел мимо него. И поодаль заметил отчаянно одинокую фигуру Дорджи. Он тоже смотрел на горы, на тропку.

34

Дорджа расшнуровывал Галочкины ботинки. Она почти лежала, откинувшись и упираясь руками в скамейку.

Шатаясь от усталости, она побрела к очагу.

— Ты бы причесалась, что ли… — ласково сказала Прасковья Саввишна.

— Ничего, ничего, — с блаженной улыбкой ответила Галя.

Она с удовольствием уплетала похлебку из глубокой миски. Постепенно она отходила от холода и усталости, начала замечать, что делается вокруг.

За другим концом стола ужинали и жарко спорили Василий Васильевич и Костя. Как хорошо теперь Галя их всех знает. Вот Василий Васильевич, круглоголовый, стриженный под бокс, с маленькими усиками, в дождевике и разношенных сапогах, он не расстается с арифмометром или с бухгалтерскими счетами, и Галя в первые дни никак не могла понять, кто же он: счетовод или инженер? А как жила бы партия без него, когда и ведомости по зарплате, и фуражные дела, и бензин, и расчет рабочих, — ну, все-все, одним словом, на плечах этого удивительно скромного человека. А ведь он тоже кончил МИИТ, хороший инженер, правая рука Бимбирекова. А Костя? Он мариец, пришел рабочим, стал участковым техником, отрастил рыжую бороду, ходит в сапогах раструбами, считает себя, видно, мушкетером, хотя не читал романа, а только видел фильм. И всегда напоминает Прасковье Саввишне: ему, видите ли, борщ без мяса. Сейчас они за столом говорили о новом инженере, назначенном, но еще не прибывшем в их партию. До Гали доносились отдельные выкрики из их спора, и ей было приятно, что она — с ними, понимает их доводы, что ей тоже немаловажна характеристика незнакомого инженера, которого она, может быть, и не успеет увидеть.

— Нашли тоже! Липовый маркшейдеришка из тоннельного отряда, уха от рыла не отличит! — негодовал Костя.

— Хороший инженер, это ты напрасно, — мягко возражал Василий Васильевич. — Хотя, конечно, технически отстал от изысканий.

— И политически тоже? — язвительно спросил Костя.

— Но ведь человек? — отрубил Василий Васильевич.

— Да, человек, — неохотно согласился Костя.

— А не кажется тебе, Костя, что быть человеком становится в наши дни требованием не только нравственным, но и инженерным и политическим тоже?..

Галя слушала, аккуратно подчищая горбушкой миску. Вздохнув, попросила Прасковью Саввишну:

— Дайте добавочку.

И, щедро подливая уполовником, стряпуха сказала:

— Завтра день рождения Егорыча. Ты придумала, чего подарить? Хоть бы рябиновых веточек наломала…

Рано утром Галя пешком, никому не сказав, отправилась в поселок. Она теперь хорошо знала дорогу — и свежую щепу у переправы, где строили мост, и штабелями сложенные щитовые домики будущего разъезда, и желто-зеленый, с багрянцем склон дальней горы, где, говорят, медведей полным-полно и туда ходят охотиться… Она шла и радовалась: навстречу ей двигались прицепные вагончики… Ну, эти уж не вернутся. Палатки будут перебрасывать за перевалы, а вагончики станут лагерем на всю зиму возле их базы. Назад не вернутся… В поселковом магазине ей удалось купить чугунную фигурку каслинского литья. В Москве ни за что бы не купила, а здесь порадовалась своей удаче. И возвращалась домой — тоже было хорошо на душе. Все время думалось об Иване Егорыче. Она его знала лучше всех.

Он здесь давным-давно, кажется ей, что еще до ее рождения. Ведь он у Олешникова рабочим начинал, потом уже кончил институт и вернулся. И его жена успела тут состариться, в ватных штанах всю жизнь проходила. Галя видела бугорок на краю поселка — там старинное кержацкое кладбище. Это особая участь проектировщиков — много лет копошатся, ползают зимой и летом, пока придут строители. Кем лучше быть — строителем или изыскателем? Раньше, в старые времена, строители сами вели изыскания, а теперь только критикуют. А попробуй в такой тайге, в горах, найди совершенную трассу… И Галя вспоминала, как Иван Егорыч однажды высказал ей и Дордже главную свою инженерскую идею. «Трасса, — говорил он, — есть функция всех мостов, тоннелей, станций, функция всех на ней сооружений…» Так и его жизнь есть функция всего, что ему нужно сделать. Он убежден в своей правоте, как крестьянин, который знает, что и когда делать в поле.

Вот он послал студентов связными, а рабочих обучил теодолитной съемке, потом отпустил их по домам — пусть уберутся на огородах. В походе он шел замыкающим, боялся, что москвичи могут отстать…