Короткое счастье на всю жизнь

Мне 5 лет. Уже идет война. 1942 год.

Очень редко, но гордо называла себя «вдовой офицера», никогда ни на что не жаловалась и не падала духом. Иногда Лилечка показывала нам заветную фотографию: три девочки в хитонах стояли в изящных позах — «три грации». Анна Сергеевна в детстве занималась у Айседоры Дункан.

И вдруг появился он. Вернулся из армии. Лилечка сказала, что у него были какие-то неприятности из-за дочери командира и теперь ему «ужасно тяжело», мы должны помочь. Помогать принялись тут же. В советчицы позвали Фаечку. Она была постарше нас, в ней ощущались женщина и жизненный опыт. Ее и решили назначить подругой Юры. Лилечка черная была младше всех и вообще маленькая, а про меня просто забыли в моем же присутствии. Это было обидно.

Дома, в очередной раз обратившись к зеркалу и не получив утешения, заплела я туго-натуго свои непослушные волосы на прямой пробор и окончательно убедилась, что роковой, таинственной женщины из меня не получится.

Теперь мы приходили к Лилечке рыжей делать уроки, потом внезапно вспоминали о важных делах и разбегались, оставив Юру наедине с Фаиной. План провалился, зато Анна Сергеевна приметила, что мое присутствие делает ее сына домоседом, и она стала усиленно приглашать меня, внушая, что Юре необходимо мое благотворное влияние.

Пришлось присутствовать, изображая полную индифферентность, и даже прогуливаться с ним по зябкой набережной.

Подходил к концу последний учебный год. Выпускные экзамены, выпускной вечер. Усилиями мамы и Анны Сергеевны обрядили меня в шифон цвета чайной розы, и, натанцевавшись вволю, попрощалась я со школой. Что дальше?

Случайно на улице мы с Лилечкой наткнулись на объявление: «Желающие поступить на актерский факультет Школы-студии имени Немировича-Данченко при МХАТе СССР им. М. Горького, должны прийти туда-то и туда-то на прослушивание». Что такое театр драматический, я, конечно, знала, но плохо. Лиля убеждала, что надо идти: «Какая-никакая, а все-таки сцена». У нас был прекрасный педагог по литературе Н. Л. Рат. Мы знали намного больше школьной программы и часто на уроках читали пьесы по ролям. Память у меня была прекрасная. Решили, что надо читать последний монолог Нины Заречной: «Зачем вы говорили, что целовали землю, по которой я ходила?..», стихотворение Маяковского «Блек энд уайт» и какую-нибудь басню. Продумали внешний вид: юбка черная в складочку, кофточка гипюровая белая, за неимением туфель — тапочки, скромно и достойно. Волосы забрать в хвост.

В назначенный день собралось сто двадцать человек, больше девочки. Слушали нас приехавшие из Москвы директор Вениамин Захарович Радомысленский, педагог Виктор Карлович Монюков и директор Горьковского театрального училища Лебский.

После утреннего прослушивания наши ряды сильно поредели. Нас отпустили пообедать и снова принялись слушать, после чего оставили четырех девочек и слушали опять. Меня слушали долго, просили то почитать сидя, то стоя, то на ходу, то что-нибудь смешное. К счастью, вспомнила монолог Липочки из «Урока дочкам» Крылова. Все посмеялись и выставили нас за дверь. Минут через двадцать нас стали приглашать поодиночке. Девочки выходили счастливые и, задыхаясь, сообщали: допущены до третьего тура в Москве.

Папина открытка… самодельная из госпиталя… «Вот, когда вырастешь большой-большой, тогда будешь вспоминать о прошлом и вспомнишь о своем папе…» Я и вспоминаю… 1942 год.

Меня вызвали последней. «Мы берем вас, — сказали мне. — Можете сдавать общеобразовательные предметы в любом институте Горького, нам привезете справку к началу занятий. Вопросы есть?» У меня был только один вопрос: «Общежитие???» — «Будет вам общежитие. Мы все поняли по вашим тапочкам». И я полетела на крыльях шального успеха, не чуя ног. В городской газете напечатали сообщение: «Выпускницу 31-й школы И. Мешкову приняли и т. д.».

Бабушка возликовала и заметалась в сборах. Мама плакала и причитала, что я погибну, потому что ровным счетом делать ничего не умею, в голове у меня ветер и вообще умру с голоду. Анна Сергеевна и Лилечка сурово объяснили Юре, что ехать я обязана, такое бывает раз в жизни, а если любовь настоящая, то никаких расстояний и разлук она не боится.

Двое суток в очереди за билетом — и вот уже вокзал, и уплывают родные лица, и поезд мчит меня в Москву. Всего год назад Николай Львович возил нас в Москву на экскурсию. Мы были в Третьяковской галерее, Музее имени Пушкина, попали даже в Кремль в Грановитую палату, были на ВДНХ, в Доме-музее Николая Островского. В Третьяковской галерее на всю жизнь приворожил меня Врубель. Демон поверженный и тот, что сидит, обхватив руками колени, глядя в вечность, обреченный, отрешенный, неприкаянный. И сирень — манящая и пугающая. А в Египетский зал Пушкинского музея на Волхонке до сих пор вхожу под свод веков великого молчания с дрогнувшим сердцем.