Короткометражные чувства

…Ах, мой ближний с антонимом мой дальний! Так Ян стал антонимом; так вместо близорукости — дальнозоркость; так впервые я заметила грязь на его ботинках.

Мы купили «Сто-Личную», возрадовались, аки юнцы, оба, да и спошлили, — а в кайф было!

Я долго делала вид, будто не при делах; потом долго-долго не делала… Ах, Ян, не обещай же: ни юной Инь, ни старой Гуань-инь, ни — тем более — не деве. Да, собственно, никто и не обещал лишнего — врать врали, а обещать… За то и прощала.

— Тебе нужен клин, — жужжали ж-ж-жоны.

— Да. Клин нужен. Чайковскому тоже нужен был Клин, — валяла я дурака, и тот-таки материализовался в образе и подобии того самого Яна.

— Ну же! Подумай о будущем! — не уставали ж-ж-жоны. — Тебе давно пора рожать! Годы идут, подумай…

А рожать нисколечко не прикалывало. Прикалывало другое: хотелось найти настоящее. Тогда и пошло-поехало: «В Клин — с клином», — я чудом скомпромиссничала сама с собой, приметив и/о потенциального вышибалы пережитков чувств-с: а в Клину у него стоял дом.

Признаться, он оказался едва ли не первым сносным клином, способным вышибить пред-предыдущего: предыдущим-то не получилось, хоть и хотелось; а может, я все еще идеализировала Яна с непременной «Сто-Личной» в пакете? Впрочем…

Теперь вечерами я пила ряженку, равнодушно пилила ногти и поначалу даже приободрилась: не все, значит, думаю, еще потеряно, раз на свежак потянуло. Может, кстати, будет, в чем в Италию-то… И вроде не идиот, не урод — к тому же регулярный оргазм… Ну, думаю, ладно, поживем — увидим. В общем, жили-поживали мы несколько месяцев, а тут — тук-тук-тук, я твой друг — ж-ж-жона его: так, мол, и так: супруга я! Клин на дыбы: «Кукла чертова, явилась…» — дальше молчу.

Я скрылась тихо, благо влюбиться за оргазм не сумела — и прямиком во Свояси. А там, во Своясях, новое тысячелетие: и так оно, главное, незаметно придвинулось, что все в одночасье осточертело: дом — работка, работка — дом, причем дом запущенный, а работка — еще более. Но самый-то ужас в том, что все делом занимаются, даже собаки — и те — кости грызут. Я тоже было взялась, но чуть зуб не сломала: флирт, флирт… Когда и он оказывается «пройденным этапом», Инь и Ян стареют на эпоху.

«Последний раз мы целовались в прошлом веке», — так и не сказала я Яну из прошлого века.

— Мужчины — отборные махровые селекционные козлы, — сказала я Яну из прошлого века.

Больше всего на свете мне не хотелось, чтоб чертов вечерок заканчивался. Однако недобитый Ленский казался еще неприкаяннее Гончаровой, поэтому пришлось смириться.

— Ты, ну хоть ты знаешь, кого я больше?.. — спросил он.

— В смысле — больше? — не поняла Гончарова.

— Ну, Ольку или Таньку? — с посмертной его маски отваливались так называемые каноны русской классической литературы и, не выдерживая ста атмосфер прозы современной, разбивались вдребезги: так, конечно, не пишут.

— Меня, Володик, меня, — я улыбнулась.

— Кто ты? — обалдел он.

— Я — Гончарова, — нисколько не смутилась я.

— Как Гончарова? Жена Пушкина, что ли?

— Ну, все мы в какой-то степени «жены Пушкина», — увильнула я в открытое море.

— Погоди, так жить нельзя, — Володька сосредоточенно смотрел на меня через «Сто-Личную». — Погоди, ну ради третьего тысячелетия хоть — погоди!

— О, мой элементарный! — воскликнула я. — Ты когда-нибудь видел провода — или, может, они кабели называются — из окна поезда? Видел или нет?

— Ну, видел, — пожал плечами Володька.

— А тебе никогда не казалось, что они похожи на поседевшие бенгальские огни, а? Не казалось? Ну, когда те в снегу?

— Нет, не казалось…

— А мне вот кажется, будто ты похож на такой поседевший бенгальский огонь. Недожженный. Андестендишь?

Володька смутился: пользуясь случаем, Гончарова с Ленским исчезли. Что тут говорить, сердце мое не то что разрывалось — оно вообще свихивалось! К тому же расплелось солнечное сплетение, а это не шутки. С русского на русский сие переводится как «любви старинные обманы»: это когда стоящий напротив Ян для Инь — и Луна, и Солнце в одном флаконе. А в Володьке как раз совмещалось несочетаемое. И еще: он был запущен, но не был элементарен! Я же, точившая себя не только по форме, но и по содержанию, с облегчением замечала, что «Сто-Личная» стремительно заканчивается, и шептала спасительное:

И также будут таять луны, и падать снег,
Когда промчится этот юный,
Прелестный век…

Да, век катастрофически быстро таял, луны тоже, и мы с Володькой в этой чертовой среде выживания получали по морде самыми острыми ощущениями.

— Сегодня выжил вторник. Совершенно никакой вторник — серо-белый, спешащий такой — последний вторник конца века…

— Не звезди, — попросил устало Володька.

— В смысле, когда идешь, смотри под ноги?

— В смысле не на звезды.