Короткометражные чувства

Мария вышла из гостиницы и огляделась: та же толпа отдыхающих, те же пальмы, те же рестораны, те же экскурсии… Каким боком она вообще встретила здесь, в этом жалком подобии рая, Моцарта? Не сошла ли она с ума? Что это — реальность или невроз навязчивых состояний? Но почему ей тогда так легко, черт возьми? Почему ей так спокойно и хорошо? Мария купила пиво и посмотрела в глубь бутылки: она чуть не вскрикнула, увидев на дне совершенно крошечного человечка. Он увеличивался у Марии на глазах и через какое-то время уже заполнил собою все застекольное пространство. Мария ахнула, узнав в лилипуте человека, имя которого навеки срослось с именем маэстро.

— Выпусти меня, — попросил он Марию.

— Но как? — удивилась Мария.

— Просто разбей бутылку. Не бойся, не убьешь.

Мария посмотрела на лилипута с недоверием, зажмурилась, а потом шарахнула бутылкой о пальму. Когда она открыла глаза, то обнаружила перед собой самого Антонио Сальери — в полный рост. У него были крупные черты лица, суровые и не вызывающие неприязни. Мария сказала ни с того ни с сего:

— Боже. Бывает ведь и нормальная жизнь, да?

— Да. Где-то определенно бывает, — согласился Сальери.

— Выдумаете, я начну говорить с вами об отравлении? Не дождетесь, — сказала Мария, с сожалением посмотрев на разбитую бутылку: капельки пива блестели на солнце. Хотелось пить: разговор с Констанцей утомил ее и как будто осушил.

— Нет, и дело не в Моцарте, — усмехнулся Сальери. — Я даже на Пушкина уже не злюсь — хороша больно трагедия получилась! Я всего лишь пытаюсь, старый дурак, понять природу гениальности! Но несколько веков жизни говорят мне только о том, что познать сие невозможно… На самом деле, барышня, наши отношения с Моцартом не были из рук вон плохи. И, между прочим, в 1791-м я сам дирижировал его ре-минорной симфонией — вас тогда на свете не было, вы не можете всего знать. Я очень любил его оперы. Как-то Моцарт лично привез нас с Кавальери на постановку «Волшебной флейты»… Моцарт, которого Я отравил? Как глупо! Вот все пишут, что осенью 1823-го в состоянии «помрачения» я хотел перерезать себе бритвой горло; якобы, меня замучила совесть. Но… мне почему-то хочется сказать это тебе, Мария: ничего правдивого в слухе об отравлении нет. Я говорил когда-то то же самое Мошелесу перед смертью. Ты ведь знаешь — говорят, я отправил на тот свет гения. Но нет, злость, чистая злость, скажите об этом миру…

— Дорогой Сальери! — Мария взяла его за руку. — Не парьтесь. Я ни в чем не обвиняю вас. Мне просто иногда кажется, что я в этой проклятой Ялте — «жемчужине Крыма», будь она не ладна — совершенно сошла с ума. Я разговариваю с давно умершими родственниками Моцарта, с вами, с Вольфгангом — как с живыми, а с теми — ну, с ними, — Мария показала рукой на живых людей, — не могу! Я ВСЯ КАК БУДТО НА ДРУГОМ ЯЗЫКЕ.

— Понимаю, — сказал Сальери. — Но тебе нужно еще разок увидеть Его.

— Еще разок?

— Еще разок! — подмигнул Марии Сальери и исчез.

ЛУКА — изгиб, погиб, кривизна, излучина; заворот реки, дуга… Црк. лукавство, кривизна души… ЛУКОМОРЬЕ — морской берег, морская лука.