Корова

Людмила решила быстро перебежать перед далеко ещё едущим по тихой улочке роскошным автомобилем. Но тот вдруг резко разогнался, хотя на этом перекрёстке машины всегда уступали дорогу пешеходам, взвизгнул тормозами и остановился перед ней, сверкая холёными боками в лучах заходящего солнца. Из машины вышел даже не мужчина, а какой-то такой же, как и его машина, холёный господин лет тридцати пяти. Сказать, что красавец, так ничего не сказать! Высокий и статный, с иссиня-чёрной гривой волос до плеч. Тут как раз мимо прошмыгнула длинноногая юная блондинка, к тому же почти без юбки, и Людмила подумала, что господин сейчас рванёт к ней. Но он даже холёной бровью не повёл в её сторону, отчего блондинка сама удивлённо на него оглянулась и даже презрительно хмыкнула. Господин же, не сводя горящего взгляда с остолбеневшей Людмилы, неспешно подошёл к ней и стал говорить чего-то неразборчивое:

– Ай м зэ шейкх оф Эрэби, ёр харт билонгс ту ми…

– Ой, допрыгалась, – только и смогла вымолвить Людмила, прижав сумку к груди.

А про себя подумала: «Вот, опять началось. Нет, как ни крути, а больничный надо хоть на пару деньков взять, хоть отоспаться. Чёрт с ней, с этой работой: всех прожиточных минимумов всё одно не заработаешь».

– Позвольте представиться, – перешёл загадочный господин на русский язык с приятным акцентом, отчего у Людмилы даже нога подвернулась, хотя она и стояла на месте.

Красавец же отчётливо произнёс какое-то длинное, как полное имя художника Пикассо[5], своё ФИО. Хотя здесь было трудно понять, где фамилия, где отчество, а из имён вообще сплелась целая вереница, что-то вроде Абдулл ибн Саллах аль Карим Азиз де Падетруа аль Рашид и т. д. и т. п… Он стал рассказывать о себе, что он сын какого-то аравийского шейха, учился в Московском университете, потом в Оксфорде, Гарварде, или наоборот, а теперь приехал сюда по улаживанию каких-то дел в каком-то департаменте какого-то филиала их семейного банка.

У Людмилы опять подвернулась нога, но уже другая, а на глаза навернулись слёзы. Она и хотела сбежать от такого наваждения, но прекрасный незнакомец уже крепко взял её под руку и пригласил – страшно сказать! – в ресторан. Она наконец-то поняла, что это не наваждение и не галлюцинация, а реально существующий в трёхмерном пространстве мужчина. И опять-таки трезвый! Чертовщина какая-то!

– Я не могу, – честно сказала Людмила. – Мне надо с ребёнком гулять.

– А у Вас есть дети? – удивился господин.

– Есть! Двое. Мальчик и девочка.

– Какая прелесть, – пробормотал он и она обрадовалась, что он сейчас отвяжется из-за такого отягчающего фактора, но ни тут-то было. – Тогда давайте вот как сделаем: давайте встретимся сегодня в восемь вечера на этом же месте.

– А давайте, – энергично кивнула Людмила и так же энергично потрусила по улице, не оглядываясь на весь этот красивый ужас.

Сознание её решительно отказывалось верить во всё услышанное и увиденное. Оно так же решительно отвергало версии грабежа или интереса к ней как к женщине – её два с половиной прожиточных минимума и стремительная близость незамаскированного сорокалетия вряд ли могли кого-то прельстить. И уж тем более сына какого-то там нефтяного шейха! Так что же тогда? Может, ей выпало богатое наследство, как бывает в кино, а она и не знает? Может, у неё есть богатая родня в Америке или где там живут все богатые, которым некуда барыши отписать? «Может, он это не мне говорил, а той блондинке без юбки, а долетело до меня? Может, он хотел спросить, как проехать туда-то, а я услышала это как-то не так? Может, он вообще ничего не говорил?.. Господи, за что мне такие потрясения на старости лет?!».

С отцом она в тот вечер прогуляла до девяти часов. Отец всё чего-то ей говорил, говорил, над чем-то смеялся, показывал ей какую-то статью в каком-то журнале. Людмила смотрела, ничего не видела, кивала, поддакивала, так что в конце концов старик даже обиделся:

– Люся, ты же меня не слушаешь. Надо было мать с собой позвать гулять. Вот о чём я только что говорил?

– Да не знаю, батя. Мне чего-то нехорошо.

– Как это?

– С головой чего-то.

– Ты, доча, не вздумай заболеть! – испугался отец, так что Людмиле даже стало стыдно, что она его так пугает. – А мы с мамой как же?.. Вот что: айда домой, хватит тут ходить. Я ещё простужусь, ты заболеешь, мама уже руку себе растянула. Дом инвалидов, блин…

Они вернулись домой и там Людмилу ждал букет цветов. Мама ей сказала, что прислали с курьером. К цветам прилагалась записка. Мать уж и хотела её прочесть, но записка была на английском языке и представляла собой четверостишие:

I’m the sheik of Araby,
Your heart belongs to me.
Tonight when you’re asleep
Into your tent I’ll creep.[6]

– Это с работы пошутили, – объяснила родителям Людмила, когда те воскликнули: «О-о!».

– Эх, молодёжь-молодёжь, – вздохнул отец. – Всё шутки шутят. Так молодость и пройдёт за шутками-то. Нет, чтобы серьёзный какой мужчина этот букет прислал. А, мать?