Корпорация «Попс»

Я заваливаюсь обратно в постель, а он ставит поднос на столик и начинает сновать вокруг меня, словно какая-то приходящая домработница — раздергивает занавески, приоткрывает окно, и, наконец, склоняется, чтобы слегка взбить подушки у меня за спиной. Потом кладет поднос мне на колени. Я еще толком не проснулась и таращусь на Бена сонными глазами, не понимая, почему он это делает, но я все равно благодарна. По правде сказать, настолько, что в глазах слезы. Не плачь, Алиса. Никогда не плачь.

— Спасибо, — говорю я.

— Зови меня просто Сестра Бен, — говорит он с ухмылкой. — И прости, вчера у меня было дерьмовое настроение. Разумеется, я по-прежнему хочу подцепить все твои болезни.

Он вчера был в дерьмовом настроении? Вот ведь: я так расхворалась, что даже не заметила.

Я смотрю на поднос. Заварочный чайник с крутым кипятком, несколько разных пакетиков чая, кружка, два узеньких кувшинчика молока, пиала, две мини-коробки овсяных хлопьев, тарелка с двумя тостами из непросеянной муки, крохотное блюдце с двумя подушечками масла, маленькая банка мармита и несколько джемов на выбор.

— Я не знал, ешь ли ты мясо, или ты вегетарианка, или вообще веган, — говорит Бен. — Тут есть молоко — простое и соевое. Соевое — в бледно-голубом кувшине. Еще я не знал, надо ли масла, так что на всякий случай принес. Вроде ты вчера мазала им булку, хотя я не вглядывался.

— Я вегетарианка, — говорю я, сонно поливая водой из чайничка один из пакетиков: зеленый с лимоном. — Новообращенная, и все благодаря тому непристойному рагу, которое давали в прошлую субботу.

Бен улыбается:

— На вид была та еще дрянь. А на вкус?

— Ой, я даже не пробовала. Я вообще-то стала вегетарианкой именно потому, что заявила, будто ею являюсь, лишь бы меня пощадили и не заставили это есть. Это было в тот день, когда мы с Дэном пили красное, а ты смотрел на меня с осуждением.

— Я хотел взглядом сказать не «я тебя осуждаю», а «я хочу с тобой переспать».

— Правда?

— М-м-м.

— О. — Я улыбаюсь, потом неловко смотрю на два кувшинчика с молоком. Интересно, на что похоже соевое? — Судя по всему, тут полно веганов, — непринужденно замечаю я; разум упорно не желает просыпаться — знает, что его ждет полное осознание того, как ужасно я выгляжу и пахну, почти сутки провалявшись в коме.

Кажется, от этого известия он слегка вздрогнул.

— Кто тебе сказал?

— Шеф-повары.

— Я — веган.

— Ох. — Я принимаюсь намазывать тост маслом. — И что это на самом деле означает?

— Что я вообще не ем продуктов животного происхождения.

— Как, ни сыра, ни молока, ни масла?

— Верно.

Я собираюсь было сказать что-нибудь вроде: ну а что же ты тогда ешь?Или: разве это не задалбывает?Или: я бы никогда не смогла отказаться от сыра.Однако подозреваю: такие замечания веган наверняка сочтет довольно тривиальными. С точки зрения логики, Бен должен есть кучу всего, иначе зачахнет или вовсе умрет либо от голода, либо от скуки, так что я ничего не говорю и в смутном недоумении мажу тост: что может быть дурного в масле? Потом вдруг думаю о Гёделе, заморившем себя голодом насмерть, и представляю старика в сером домашнем халате: он рассматривает содержимое кладовки и понимает, что ни к чему не может притронуться. От Гёделя я перехожу к Вирджинии Вулф, и размышляю про ее метод суицида — безмолвный и влажный. Что она ела перед тем, как войти в воду? Или ей было все равно? В голове у меня бардак. Я могла бы весь день думать про самоубийства или безвременные кончины гениев, но, наверное, это не очень хорошая идея. Впрочем, мозг оказывается не так легко переключить, и я вспоминаю про беднягу Рамануджана, индийского математика, работавшего в Кембридже с Г. Г. Харди. Он был так несчастлив, так тосковал по родине, был так измучен попытками жить как вегетарианец в Кембридже двадцатых годов, что попытался броситься под поезд. От этой смерти его спасли, но потом его доконал туберкулез. Люди по сей день расшифровывают удивительные формулы из его записных книжек. Потом я думаю про Георга Кантора, выгоревшего в сороковник [90]и затравленного до сумасшествия людьми, не согласными с его идеями насчет трансфинитности.

Нездоровые мысли. Они у меня постоянно, когда я больна. Сегодня по крайней мере хоть горло не болит. Зато ноют руки-ноги, и голова тяжелая. Может, этого бы не было, прими я вовремя мышьяку? Вдруг до меня доходит: Гёделю не помешала бы чуточка мышьяка. Бен — в ванной, дверь закрыта. Слышу, как журчит и звякает стекло. Пару секунд спустя Бен возвращается в комнату со стаканом воды и тремя небольшими стеклянными склянками.

— Что это? — спрашиваю я.

— «Цветочные снадобья доктора Бака». Если засмеешься или назовешь меня хипом или пижоном, я уйду, — предупреждает он. — Когда я рос, мама давала мне цветочные снадобья, вот откуда я знаю, как они действуют. Я не увлекаюсь никакой безумной альтернативной медициной для среднего класса… я просто знаю, что эта штука работает, вот и все.