Корпорация самозванцев. Теневая экономика и коррупция в сталинском СССР

Официальная пропаганда клеймила работников, переходивших с предприятия на предприятие, как «летунов», новых деревенских рабочих, зараженных мелкобуржуазным сознанием прошлого. На самом деле в нищей стране люди просто искали лучшие условия труда и жизни, а в голодные годы спасались от смерти. Вполне возможно, переход Павленко на оборонное предприятие тоже был связан с попыткой избежать голода. Однако, похоже, в полной мере она не удалась. В 1934 году Павленко заболел малярией. Многочисленные эпидемии были непременным спутником голода и его отдаленным последствием. Судя по всему, Павленко был одной из жертв этого эха.

После выздоровления в жизни Павленко произошел поворот, имеющий немалое значение для его дальнейшей судьбы. Он перешел на работу в систему промысловой кооперации. В советской экономике кооперация занимала специфическое положение. Как было показано во введении к этой книге, несмотря на явную тенденцию огосударствления кооперации, в ней сохранялись некоторые возможности для экономической самостоятельности и инициативы, правда, в большинстве случаев нелегальной. За фасадом кооперации нередко скрывались частное предпринимательство и различные теневые схемы хозяйственной деятельности. Соответственно, возможности получения относительно высоких доходов были сопряжены здесь с повышенными рисками различных репрессий.

Мы не знаем, в какой степени эти общие тенденции развития кооперации касались Павленко. Сохранившаяся в материалах следствия информация о его довоенной кооперативной карьере имеет общий, преимущественно анкетный характер. Известно, что сначала Павленко работал заведующим участком от промкооперации на строительстве оборонного завода «Новая Тула». Затем, видимо, в составе той же кооперативной организации Павленко перешел на строительство завода синтетического каучука в Тульском районе[72]. Иначе говоря, кооперативная артель, в которой служил Павленко, выполняла строительные работы для государственных предприятий. Это была обычная практика привлечения дополнительных сил на основании договора подряда. В будущем Павленко станет широко пользоваться таким методом, когда организует собственную строительную корпорацию.

Один из довоенных эпизодов карьеры Павленко свидетельствует, что он уже тогда мог быть причастен к теневым кооперативным схемам. Как говорилось в материалах следствия, в 1935 году он «арестовывался прокуратурой Ефремовского района Московской области по Закону от 7 августа 1932 г.». Обстоятельства и причины этого ареста неизвестны. Очевидно, речь шла о каких-то хищениях или иных злоупотреблениях, которые можно было трактовать как хищения государственной собственности. Упомянутый закон «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» был принят в разгар голода по личной инициативе Сталина. Расхитители были названы в этом документе «врагами народа». Сталин, подчеркивая особое значение этого акта, называл хищения контрреволюционным преступлением[73].

Исходя из такой политической предпосылки, закон предусматривал жесточайшие меры наказания — 10-летнее заключение или расстрел — даже за минимальные хищения, причем в условиях страшного голода, охватившего страну. Массовое осуждение несправедливости этого драконовского решения отразилось в его народном названии — «закон о пяти колосках». Действительно, огромный срок заключения в лагеря или расстрельный приговор получило немало умирающих от голода людей, срезавших на колхозных полях несколько колосьев зерна.

Подобные юридические новации вызывали отторжение не только в народе, но и у части работников прокурорско-судебной системы. Народный комиссар юстиции Н. В. Крыленко говорил об этом на пленуме ЦК ВКП(б) в январе 1933 года:

Иной раз приходится сталкиваться не только с непониманием, но с прямым нежеланием жестко применять этот закон. Один народный судья мне прямо сказал: «У меня рука не поднимается, чтобы на десять лет закатать человека за кражу четырех колес».

Мы сталкиваемся тут с глубоким, впитанным с молоком матери предрассудком и традициями старых форм правовой буржуазной мысли, что этак нельзя, что обязательно судить должно, не исходя из политических указаний партии и правительства, а из соображений «высшей справедливости»[74].