Корпорация цветов

Я не без подозрения взяла камень двумя пальцами и поднесла поближе к глазам. Камень как камень, коричневатого оттенка с золотистыми вкраплениями. Немного шершавый на ощупь.

— Что это?

— Триеллин, — произнёс проводник на выдохе. Слово показалось мне необычайно музыкальным, даже "вкусным". Ещё долго оно вертелось в моей голове. "Триеллин", "триеллин".

— Что с ним делать? — прямо спросила я, игнорируя желание спросить о том, что такое "триеллин".

— Вы поймете на месте, — сказал Архо. Голос его стал тусклым, так, как будто бы проводник уже потерял ко мне всякий интерес. Он взял меня за руку, насильно разжал пальцы и вложил камень в ладонь. Сомкнул мои пальцы в кулак. — Вот так. Держите крепче.

— Хорошо, — кивнула я, чувствуя, что рвётся связь, которая установилась между нами с самого начала. Это была связь по принципу "высший-низший", та связь, которая всегда была между мною и людьми. Только в случае с людьми на нижней ступени всегда была я. И с того времени, как я встретила Архо, я испытывала странное, ни с чем несравнимое удовольствие от пребывания на высшей ступени. Лишаться этого не хотелось.

— Вы сейчас уйдете? — спросила я, прижимая руки к груди. Оставаться в одиночестве было ещё хуже, чем потерять связь.

— Да, — глухо сказал проводник и повернулся ко мне спиной. Почему я не заметила раньше, что его походка была механической, как у заводной игрушки?

Архо ушел. Я осталась стоять перед железнодорожной насыпью. В руке я судорожно сжимала камень-триеллин, и сжимала так крепко, что начинала чувствовать сильную пульсацию в пальцах. Мне даже начало казаться, что пульсирует сам камень, но когда я разжала ладонь, он был неподвижен. Я вздохнула и решила идти вперёд.

Перебраться через насыпь было не слишком легко. Гравий проседал под моими ногами, колючая трава, выросшая между камней, царапала щиколотки через джинсы. В какой-то момент мне даже показалось, что я пытаюсь пройти сквозь стену горячего, чуть дрожащего воздуха. Но вот я сделала ещё шаг, перешагнула через рельсу и оказалась на другой стороне. И там была ночь.

Вернее сказать, там был точно такой же приятный летний вечер, как и на стороне противоположной, однако мой внутренний счетчик времени ясно давал мне понять, что сейчас около двух часов ночи. Небо было довольно светлым, в воздухе была разлита та самая предвечерняя прохлада, которая бывает только после очень тёплого летнего дня. Но я совершенно отчетливо чувствовала, что сейчас глубокая ночь. Ощущение было настолько ярким, что я даже не подумала пытаться его осмыслить. Ночь так ночь. В самом деле, какая разница.

Я сошла с насыпи и оказалась прямо двумя длинными полосами, лежащими параллельно друг другу. Полосы были выложены из камней, почти точно таких же, как тот, что был у меня в руке, обычных гладко обточенных булыжников. Проходя мимо них, я почувствовала странную вибрацию, сродни той, что я ощущала в руке с зажатым в ней камнем.

— Триеллин, — медленно, по буквам произнесла я. Слово начинало всё сильнее и сильнее мне нравится. — Триеллин, — повторила я и вдруг добавила совершенно для себя неожиданно: — Именные камни.

Да, это были они. Не знаю, из каких глубин подсознания выплыла эта информация, но я вдруг отчетливо поняла, что два ряда камней выложены не просто так, но выложены с умыслом. Все камни были с особым наговором, с именем, которой в зашифрованной форме накладывали на триеллин. Полоса ближе к насыпи была с именами детей. Полоса ближе к лесу была с именами родителей. Чьих детей? Чьих родителей? Ответа на этот вопрос у меня не было.

Некоторые камни (триеллины, мысленно поправила я себя) были в копоти. Некоторые с глубокими трещинами. Кое-где валялись крупные булыжники, к которым, как к магниту притягивались лежащие рядом камешки. Мне показалось, что они зовут к себе остальные триеллины. Или зовут тех, чьи имена записаны на камнях.

Я разжала пальцы и долго вглядывалась в триеллин, спокойно лежащий у меня на ладони. Я чувствовала, что мне надо что-то с ним сделать, но я никак не могла понять, что именно. Тогда я просто положила его на первую, "детскую" полосу и тотчас потеряла его из виду. Он слился с прочим нагромождением камней так, словно опустилась на своё место ещё одна часть мозаики. Рисунок был ещё не полон, но уже ясно вырисовывался смутный силуэт. Силуэт чего? Я не знала.

Осторожно переступив через обе полосы, я внезапно ощутила смутный зов, который не просто окликал меня, но и настойчиво увлекал к себе. Чувство было тревожным и в то же время радостным, так, будто бы меня звал кто-то очень родной и близкий. Очень хотелось ответить, откликнуться на беззвучный голос, против своей воли я вдруг воскликнула:

— Ка, услышь меня! — и тут же повторила, громче, отчетливее: — Ка, услышь меня!