Корпорация цветов

Арнау некоторое время стоял надо мной, очевидно ожидая каких-то особых слов или действий. Но я молчал, полностью погруженный в собственные мысли. Смотритель глубоко вздохнул и подошел к Нарин. Он низко склонился над ней и что-то зашептал на странном гортанном языке. Не знаю, была ли это молитва или просто напутственные слова, однако от их мерного звучания мне стало как-то спокойнее. Я расправил плечи и встряхнул головой, стараясь отбросить всё ненужное и полностью сосредоточиться на насущном. Когда я посмотрел на стонущую женщину на скамье, сердце моё сжалось от боли, однако теперь я точно знал, что делать. Какие бы высокие мотивы не руководили мною, первое место в моей жизни занимала дочь. Пусть рухнет весь мир и погибнут целые народы, но вечером я должен забрать Настю от сестры. Ничто на свете не может стоить дороже моего ребёнка. Смерть Марины, смерть моей матери, болезни и врачи, беготня по самым разнообразным инстанциям, всё это привело к тому, что я уже не мог представить своей жизни без дочери. Я никогда не испытывал тех трепетных чувств, которые заставляют видеть своего ребёнка ангелом во плоти, не чувствовал восторга, наблюдая за первыми шагами дочери, не получал радости от многочасовых игр на детской площадке. Но я удивлялся тому, что дал жизнь новому человеку, со своим характером, своими привычками, с любопытством наблюдал, как моя дочь взрослеет, получает первые синяки и первый опыт взаимоотношений. Я восторгался тем, что у Насти на всё есть своё собственное мнение, меня изумляло её наивное суждение о таких вещах, которые никогда бы не пришли мне в голову. Моей дочери было интересно, почему пауки не прилипают к своей паутине, почему зубров назвали зубрами, где находится край земли. Порой я впадал в отчаяние, не умея объяснить простейшего явления, а иногда хохотал до слёз, отвечая на вопрос "почему человек икает". Не знаю, может я и ошибаюсь, но мне кажется, то, что я испытываю, и называется отцовской любовью. В Насте была сосредоточена вся моя жизнь, все помыслы и интересы. Когда я всё это понял, я подошел к смотрителю мельницы и сказал, что возвращаюсь назад. Арнау внимательно посмотрел на меня и что-то невнятно проговорил. Я не понял ни слова и попросил его повторить. Смотритель усмехнулся. Он положил голову на лоб Нарин и сказал, глядя в сторону:

— Тебе дорога в аларин. Нанарин дорога в море. А мне… а мне служить Крихтэ, пока я ещё могу стоять на ногах.

— Мне очень жаль, — сказал я, кладя руку на лоб женщины. — Я бы хотел помочь. Но у меня есть дела. У меня есть дочь.

— У тебя дочь. — сказал Арнау, по-прежнему не глядя на меня. — У Нанарин собиратель. Ты жив, Нанарин почти мертва.

Внезапно он повернулся ко мне и я поразился тому, как изменилось его лицо. Не знаю, кем приходилась ему Нарин, но я точно то выражение, которое увидел на лице Арнау. После смерти Марины я слишком часто видел в зеркале самого себя, искаженного отчаянием.

— Иди в аларин, — заговорил смотритель мельницы так быстро, что я с трудом разбирал, что он мне говорит, — найди жертвенник в Эридэ, спустись под землю и перейди за черту. Ты попадёшь в аларин, но тот, кто перешел раз, перейдет и другой, а потому тебе надо будет держаться подальше от чутких точек. Когда вернёшься, забирай дочь и уходи из аларина. Ты и так пробыл здесь слишком долго. А те, кто слишком долго бывает в приграничье, обычно возвращаются обратно. Но тебе не нужно возвращаться. Ты пришлый. Уходи! Уходи!

Последние слова Арнау прокричал прямо мне в лицо, я невольно отшатнулся и едва не упал. Я схватился за стену и в кровь рассёк ладонь о торчащий из неё ржавый гвоздь. На гвозде висело длинное полотенце, и когда оно упало, на него закапала кровь из моей руки. Почему-то зрелище алых капель, расползающихся по белой ткани показалось мне тошнотворным, и я поспешно отвернулся.

— Уходи! — ещё раз сказал смотритель, снова повернувшись к Нарин. Я быстрым шагом подошел к двери, но тут за моей спиной раздался такой чудовищный вопль, какого я больше не слышал никогда.