Корпус 38

— Я пригласила доктора Элиона и комиссара Стейнера. Это вам не помешает?

— Встреча старой гвардии. Занятно.

Сюзанна смотрит на Анжелику, та не спускает глаз с белков. Слышно только позвякивание венчика о стеклянную миску.

— Можно и так сказать, — отвечает Сюзанна, стараясь говорить весело. — Но если хотите, можно и отменить.

— Сейчас? Ты этого не сделаешь.

Эмма исчезает в гостиной с пятью тарелками и столовыми приборами.

— Ты уже зажгла духовку? Ее не нужно сначала нагревать?

Анжелика выливает смесь на абрикосы и, присев перед открытой духовкой, смотрит на мать, держа противень.

— О! Можешь зажигать.

Она слышит, как в соседней комнате Эмма накрывает на стол перед окном. Старая гвардия прибудет через час. Заклинательница змей давно не испытывала такой полноты жизни.

Так прозвала ее пресса, когда закончилось дело Анаконды. По примеру Стейнера, Сюзанна поместила одну из этих статей под стекло и повесила в новом кабинете. На фотографии она выходит из префектуры. Вместе с портретами Патти Смит и Роберта Планта статья со снимком придает ее кабинету своеобразный вид, который не может не нравиться некоторым пациентам. Она вспоминает первого из них, кандидата на большой прыжок к транссексуализму, который с интонациями, достойными герцогини Германтской,[68] провозгласил, что ему не хватает только гитары Джими Хендрикса и сценического костюма Элвиса, чтобы представить себя в «Хард-Рок-Кафе». С тех пор он и его друзья, должно быть, распустили о ней слух, поскольку один из этих парней, накрашенных и одетых в женскую одежду, регулярно заявляются приумножить ряды ее клиентуры, и без того очень многочисленной, — индивидуумы, не удовлетворенные полом, который достался им при рождении.

Алиби Лорэна Ковака не подтвердилось. Он хотел заставить ее поверить в виновность Данте, чтобы вывести из равновесия. Ковак в предварительном заключении, ждет судебного процесса, который обещает наделать много шума.

Но доказанная невиновность ее экс-пациента не изменила его положения: по последним сведениям, он застрял в ОТБ, где после ее ухода вслед за Элионом теперь командует Манжин, удовлетворивший наконец свои амбиции.

Эмма накрыла на стол. Сюзанна не откупоривала вино — Стейнер сказал, что он это берет на себя. На камине ее взгляд задерживается на бильбоке из слоновой кости и большом амазонском насекомом — Ольгины подарки на новоселье. Тот факт, что насекомое происходит с Амазонки и напоминает Сюзанне про змея, объясняется чувством юмора Ольги Энгельгардт.

Новая квартира в три раза меньше, чем квартира в парке Монсо. Понадобился небольшой ремонт, полировка паркета… Мебель разных стилей, посреди гостиной — потертый ковер, но Сюзанне здесь хорошо.

Она не в силах избавиться от угрызений совести, которые накатывают порой, когда, задумываясь о собственной свободе и вновь обретенном счастье, она вспоминает обстоятельства, при которых был убит Жильбер, и думает, что, быть может, была в состоянии это предвидеть и предотвратить.

Доктор Элион ушел — в ссутуленных плечах и неуверенной улыбке, прячущейся под бородой, читается пустота, в лице — паника никчемного человека, недавно ставшего пенсионером.

Девочки поднялись к себе; их комнаты в башне, угнездившейся на крыше дома. Спальня Сюзанны — в мезонине над гостиной.

Стейнер сидит в кресле, обтянутом темно-коричневой кожей, Сюзанна — на угловом диване, покрытом потертым велюром. Их разделяет низкий столик — хромированная сталь, стеклянная столешница. Одно из высоких окон этого бывшего художнического ателье открыто, и вечерний воздух освежает комнату.

— Нет ли у вас, случайно, бурбона? — спрашивает комиссар после паузы.

— Я о вас не забыла. Справа от камина.

Он поднимается и наполняет стакан.

— Вам налить? — спрашивает он, протягивая ей бутылку.

— Я достаточно выпила, спасибо.

— Здесь хорошо, — говорит он, вновь усаживаясь. — Как дочери? Суда по сегодняшнему вечеру, не так уж плохо.

Она улыбается:

— Ситуация остается неустойчивой.

Он поднимает свой стакан.

Ветер колышет льняную занавеску цвета сливы. Оба не говорят ни слова. Сюзанна хочет включить музыку, но ей лень подняться.

— Вы очень молчаливы. Чем-то расстроены?

— Моя мать умерла. — Он сказал это, не глядя на нее. Стакан в руке — точно плюшевая игрушка в руках ребенка, которая служит ему утешением. — Я похоронил ее вчера.

— Но… Вы мне об этом говорите только сейчас?

— Не хотел портить вечер.

— …

— Думаю завести собаку. Или попугая. Попугай живет долго. Некоторые жако способны вполне сносно поддерживать разговор. Интересно, восприимчивы ли они к поэзии. Как думаете?

— Предпочитаю не думать, — смеется она.

— Сюзанна?.. У меня плохая новость.

— Я вас слушаю.

Мгновение он колеблется, и она боится худшего.

— Выяснилась личность Памелы. Некая Долорес Пинто. Двадцать два года. Жила в комнате для прислуги на улице Бассано. В нескольких сотнях метров от стройки, где работал Данте. Ее исчезновение никого не обеспокоило, поскольку думали, что она в Португалии.

— И что? — спрашивает она, бледнея.

— В ее комнате…

— Да? Продолжайте, я не сахарная.

— Найдены отпечатки пальцев Данте.