Корректор. Книга третья: Равные звездам

Полминуты спустя за окном тихо заурчал мотор автомобиля, и Канса, вскочив на ноги, стремительно выскочила из кухни и бросилась к крыльцу. Студеный ночной воздух заставил ее вздрогнуть и поежиться в своем тонком коротком платье, но она заставила себя успокоиться и выпрямилась под неярко горящим фонарем. Только не ругаться, напомнила она себе. Мама говорила, что жена ни за что не должна ругать мужа с порога, пусть даже он страшно разозлил ее. Дом для него должен оставаться местом, где не ругают, а ждут, куда хочется вернуться.

Скрипнула калитка, и Палек нетвердой походкой вошел во двор, потирая глаза кулаками. Подойдя к крыльцу, он вздрогнул и удивленно уставился на Кансу и вышедшую за ней Яну.

– Вы еще не спите? – удивленно спросил он. – Я-то думал, вы уже завалились.

– С возвращением домой, Лика, – тихо сказала Канса. – Я тебя ждала.

– И вся извелась при том! – язвительно добавила Яна. – Лика, ты бестолочь! Вы с Каси еще даже контракт не зарегистрировали, а ты ее уже изводишь по пустякам! В следующий раз с самого начала шарахну тебя форсированным вызовом, чтобы знал! Ты что, позвонить не мог? Или меня позвать? Почему пелефон выключил?

– Выключил? – еще сильнее изумился Палек. Он выхватил из кобуры на поясе пелефон и уставился на его экран. – Действительно, выключил. А я еще радовался, что никто не вызывает и не отвлекает. Каси, ты действительно волновалась?

– Ну… – девушка смутилась. – Да. Немножко.

– Так немножко, что чуть инфаркт не схлопотала! – фыркнула Яна. – Слушайте, вы так и намерены на крыльце ночевать? Холодно, между прочим. Вы как хотите, а я в дом пошла.

Она развернулась и, вздернув нос, пошла в дом. Палек поднялся на крыльцо и увлек Кансу в дом. Закрыв за собой дверь, он сбросил сандалии, поднялся на высокий пол и обнял девушку. Та со вздохом облегчения приникла к нему, наслаждаясь теплом тела, пробивавшегося по не по сезону легкую рубашку.

– Прости, Каси, – глухо сказал он. – Не подумал. Ну, зато одну проблему мы решили.

– Правда? – спросила Канса, отстраняясь. – Тебе заплатили деньги?

– Пошли в столовую, расскажу тебе и Яни сразу. А то она все равно заставит повторять.

В столовой он тяжело плюхнулся на стул и сладко потянулся. В свете люстры Канса с тревогой заметила, что под его глазами залегли тени, а лицо, кажется, даже слегка осунулось. Впрочем, на его лице заиграла обычная озорная полуулыбка, и она расслабилась. Кажется, все на самом деле хорошо.

– Ну и как? – Яна, подперев локтем голову, взглянула на него. – У тебя выражение физиономии, словно ты все-таки банк ограбил. И внутри все соответствует. Ну, братик, сколько заплатили?

– Двести, – торжественно заявил Палек, в качестве доказательства поднимая пелефон. – Все тут, взял электронной наличкой. Надо завтра в банк забежать, в бумагу перевести – мало ли какие в Граше с обменом электроники проблемы нарисуются.

– Двести?! – охнула Канса. – За один рисунок? Лика, покажи!

– За один, – кивнул тот. – Правда, сил я на него потратил, как на десяток обычных. Прямо какой-то запой: начал работать – и оторваться не смог. Госпожа Мэдэра сначала позировала, потом к подруге уехала, потом вернулась и грязно приставать начала – покажи да покажи, что выходит, еле отбился. В общем, закончил все за один присест. Вот…

Он вытащил из поясной сумки мольберт, поставил на стол и поманипулировал стилом. В воздухе вспыхнули линии, очерчивающие овальную раму холста. А между ними…

Канса еще ни разу не видела, чтобы Палек работал в цвете. Обычно он рисовал карандашом на бумаге или карандашной кистью на мольберте, создавая быстрые черно-белые наброски в своей любимой воздушно-летящей манере. Но на этой картине светились пастельные краски – синие, зеленые, золотые, бирюзовые… Фигурка молодой женщины, в лице которой без труда угадывались черты госпожи Мэдэры, стояла на краю высокого обрыва, далеко внизу под которым волновался пронизанный солнцем океан. Стан женщины туго облегало тонкое платье до пят в древнем придворном стиле, с буфами и фалбалой, ветер развевал подол, рвал из рук кружевной зонтик от солнца, трепетал в побегах молодого тикурина. Солнца на картине видно не было – оно оставалось где-то за границей холста, бросая блики на ковер весенней травы, усеянной белыми бусинами судзурана, на далекую морскую поверхность, на плечи и грудь женщины. Картина казалась безмятежной и спокойной, но чувствовалось в ней какое-то странное напряжение, ожидание грядущей бури, а на морской поверхности в углу холста виднелся край чего-то, что вполне могло оказаться гребнем растущей на мелководье волны цунами.

– Ох, Лика… – прошептала Канса. – Как красиво!

– Тебе в самом деле нравится? – искоса, со странной неуверенностью глянул на нее Палек. – Серьезно?

– Конечно! – искренне ответила та. – Это… это просто замечательно!