Корреспонденции из Сибири

П.А. Кропоткин Корреспонденции из Сибири

[Предисловие Internet-публикатора]

Под таким названием Кропоткин объединил свои путевые заметки и другие публицистические статьи 1862–1867 гг., составляя библиографический список своих работ. Большая часть этих корреспонденций печаталась в «Современной летописи» — воскресном приложении к «Московским ведомостям», с 1861 г. выходившем отдельным изданием, еще несколько — в газетах «Московские ведомости», «Биржевые ведомости», «Голос», «Санкт-Петербургские ведомости», «Сибирский вестник», журналах «Записки для чтения», «Книжный вестник», «Русский вестник».

Часть корреспонденций была перепечатана в сборнике П. А. Кропоткина «Письма из Восточной Сибири» (Иркутск, 1983) и в виде приложения к «Дневнику» Кропоткина (М., 1992). В обеих этих публикациях есть сокращения, иногда обширные, вызванные как стремлением устранить встречающиеся повторы, так и (в первом сборнике) вмешательством цензуры. Здесь я постарался дать все сибирские корреспонденции, сверив новейшие перепечатки с оригинальными публикациями. (К сожалению, несколько статей я пока не смог разыскать; надеюсь устранить пропуски в самом ближайшем времени.)

Научные статьи, печатавшиеся, как правило, в изданиях Русского Географического общества, в эту подборку не включены, — в том числе и те, которые имеются в библиотеке (см., например, Кропоткин П. А. «Поездка в Окинский караул»).

На пути в Восточную Сибирь

I

Пермь, 6 августа 1862 года.

Через несколько времени после того, как наш пароход повернул из Волги в Каму, стала заметна сильная перемена в характере местности; сперва берега делаются отложе; нет уже резкого разграничения между низовым и нагорным берегом, — холмы подступают то справа, то слева, и только позднее нагорною стороной становится правая. Затем, вместо пашен, отличительной черты волжских берегов от Нижнего до Казани, начинают показываться леса, сперва урывками, вперемешку с лугами, а потом сплошною массою по обеим сторонам реки. До Елабуги они состоят из березы и сосны; но чем далее мы подвигались вверх по замечательно извилистой Каме, тем реже становились береза и сосна; место их заступала ель. Наконец, около Сарапула к самой реке начинают подступать холмы, кончающиеся крутыми, размытыми водою обрывами, ярами, и всплошь поросшие густым ельником: береза попадается изредка, дуба вовсе не видно, — везде ель. Она беспрестанно напоминает вам близость севера и придает оригинальный характер холмам. Издали они имеют вид лохматых шапок: еловый лес никогда не бывает так ровен, как березовый, верх его весь иззубрен остроконечными верхушками отдельных деревьев. По всей окрестности стелется сизый туман, неизменный спутник хвойных лесов, с берега тянет крепким, смоляным запахом.

Изобилие леса выказывается и в прочных избах с тесовыми крышами, и в расточительном употреблении топлива. Например, в Елабуге много занимаются выжиганьем алебастра, и это выжиганье производится самым допотопным образом: накладывают костер из длинного, сухого леса, на него кладут камни и зажигают; такой костер пылает часов семнадцать, и алебастр готов. Вы легко поймете, милостивый государь, сколько тут даром пропадает тепла. Печей же не строят, оттого что и в печи не всякий камень прогорит, а тут чего: наложил, зажег, завтра и готово, — толочь будем. — Да дров много идет. «А печку, поди, тоже строить надо». — Печку построил раз, оно не хитро; а дрова каждый раз надо возить лишние. «Ништо, надо; а все больше кострами жгут». Действительно, печей только две, а костров зажжено было много.

В Сарапуле меня удивило множество сапог на пристани: оказалось, что тут целый город сапожников; действительно, в каждом доме либо выделывают кожи, либо шьют сапоги. Что за причина? Да часто и причины не доищешься; иногда просто, ни с того, ни с сего, какой-нибудь городок прославится чем-нибудь, да так и передается этот промысел из рода в род. Однако тут сыскалась причина: обилие кож и удобство сбыта. Кожи идут из Мензелинска, а козлы из Сибири через Ишим; действительно, товар очень хорош, работа недурна, и сапоги находят себе сбыт на ярмарках, которых здесь много в окрестностях и которые следуют одна за другою: теперь в Нижний, там в Ирбит, в Ишим, а то так и просто сбывают вниз по Волге, в Саратов и далее.

Однако я отклонился от своего рассказа.

Приехав в Пермь, я еще более заметил, как отодвинулся к северу: уже на пароходе видел я, что туда везут арбузы, вишни, крыжовник, даже смородину, даже огурцы… Неужели там ничего не родится? — Огурцы родятся, но их мало, очень дороги (15–20 коп. с. десяток несколько дней тому назад); смородина есть, да дикая, садовой не разводят; у дикой малины только завязи пошли, и теперь, в августе, в Перми есть только одна туземная ягода — земляника… Яблонь не растет, и вообще растительность очень бедная.