Коррида

По величине этот карцер был точно такой, как прежний. Пока шевалье лежал без сознания, движущийся пол встал на место и превратился для узника в потолок. Как и наверху, здесь не было ни единого табурета. Под ногами была не сталь, а плотно утрамбованная земля, стены покрывала плесень. В карцере дурно пахло.

Все это не произвело на Пардальяна никакого впечатления. Бедный сумасшедший принялся мастерить куклу из рукава своего плаща.

Он занимался этим долго и вдумчиво, что свойственно детям, а также взрослым, потерявшим рассудок. Как дитя, он беседовал с куклой, причем его слова были лишены всякого смысла. Пардальян то бранил и отталкивал ее, то принимался ее утешать и ласкать. Время от времени он разражался бессмысленным смехом.

Потом бедняга начал рассказывать своей кукле что-то серьезное: наверное, историю своих несчастий — подлинных или мнимых. Он тихонько жаловался ей, иногда всхлипывая. Все это было невыразимо печально. Эта игра продолжалась долгие часы, ведь теперь времени для шевалье не существовало.

Открылась дверь, и в помещение вошел монах. Он принес хлеб и кувшин с водой. Возможно, тюремщики боялись, что к Пардальяну вернется рассудок и он взбунтуется, потому что монах держал в руке хлыст.

Он не сделал никакого угрожающего жеста и даже не взглянул на узника. Однако его присутствия оказалось достаточно. Как только Пардальян заметил монаха, он испустил отчаянный крик и пополз в угол. Прижавшись к стене, несчастный, как ребенок, закрыл лицо руками и, заикаясь, пробормотал:

— Не бейте, о, не бейте меня!

Монах спокойно поставил хлеб и кувшин на пол и с любопытством посмотрел на узника. Затем он медленно поднял руку, в которой держал хлыст.

— Не надо! — раздался дикий вопль.

Рука монаха медленно опустилась, так и не нанеся удара. Он покачал головой, удивленно рассматривая безумца, и пробормотал:

— Бесполезно говорить ему, что я принес ему еду: он ничего не поймет. И бить его тоже не нужно: это безобидный младенец.

Монах ушел. Пардальян долго еще сидел в том же положении. Наконец он решился отнять от лица руки и, никого не увидев, приободрился. Шевалье снова стал играть со своей куклой.

В последующие два дня этот монах приходил дважды и дважды приносил ему еду. Оба раза эта ужасная сцена повторялась. Затем монах появился в сопровождении Эспинозы. Пардальян повел себя точно так же.

— Видите, монсеньор, — сказал тюремщик, — все время одно и то же. Пардальяна больше не существует. Теперь это слабый и боязливый ребенок. Наши средства, в том числе и мое зелье, хорошо подействовали: в нем осталось только одно чувство — страх. Его светлый разум померк. Его могучая сила уничтожена. Взгляните на него! Он даже не может стоять. Просто чудо, что он до сих пор жив!

— Я вижу, — спокойно ответил Эспиноза. — Я знал силу вашего яда, однако, признаться, опасался, что на этот раз он не подействует, поскольку этот человек от природы наделен невероятными качествами. Я поздравляю вас: вы изобрели нечто действительно замечательное!

В ответ на комплимент монах низко поклонился. Со скромностью ученого, который знает цену своему открытию, он сказал:

— Вы преувеличиваете мои заслуги, монсеньор. Огромную роль сыграли условия, в которых он жил, и, конечно же, ваши остроумные методы.

Во время этой беседы Пардальян, сидя в углу, стонал и всхлипывал. Казалось, великий инквизитор и ученый монах вовсе не замечали его.

— Я хочу ему кое-что сказать, — продолжал Эспиноза, — а для этого нужно, чтобы к нему на минуту вернулся рассудок.

— Меня об этом предупредили, — ответил со спокойной уверенностью монах, — и я принес с собой то, что необходимо. Несколько капель из этого пузырька — и к нему вернутся силы и разум. Однако, монсеньор, это снадобье действует только полчаса.

— Это даже больше, чем мне потребуется. Услышав этот ответ, монах подошел к узнику.

Пардальян лишь громче застонал. Он даже не сделал попытки отстраниться от этого страшного для него человека.

Монах взял несчастного за локоть и отвел его руку от лица. Пардальян не оказал при этом ни малейшего сопротивления. Затем лекарь поднес к его губам пузырек. Он как раз собирался вылить в рот узника часть жидкости, когда Эспиноза остановил его:

— Преподобный отец, не забудьте, что я останусь с заключенным наедине. Вы говорите, к нему вернутся силы, а я не хочу подвергнуться нападению. Я тоже не слаб, к тому же принес с собой кинжал, но, несмотря на это, я не хотел бы помериться силами с этим человеком. Великий инквизитор должен выйти живым из этого карцера: он должен выполнить свою задачу во имя нашей святой матери церкви.

— Не беспокойтесь, монсеньор, — почтительно ответил монах, — к заключенному на несколько минут и впрямь вернется его прежняя сила. Однако его рассудок прояснится только наполовину. Он будет словно в тумане. Ему и в голову не придет воспользоваться силой своих мускулов. По сути, он останется тем же, кем является сейчас: трусливым ребенком. Я вам ручаюсь за это.

И с этими словами монах влил в рот Пардальяна свой напиток. Затем он встал: