Коррида

Невзирая на всю свою храбрость, Тореро почувствовал, как его душу постепенно охватывает ужас, а это было как раз то, к чему и стремилась Фауста.

— Ну что ж, — сказал он после некоторого колебания, — я спасусь бегством. Я покину Испанию.

— Попробуйте пройти хотя бы через одни городские ворота, — усмехнулась Фауста.

— У меня есть верные друзья, в конце концов я могу рассчитывать на услуги некоторых храбрецов, готовых на все, лишь бы им хорошо заплатили. Я прорвусь силой.

— В таком случае, — спокойно сказала Фауста, — вам придется нанять целую армию, ибо вы столкнетесь именно с армией, а то и с десятью армиями, если понадобится.

Тореро быстро взглянул на нее. Он увидел, что она не шутит, что она глубоко убеждена — король не отступит ни перед чем в своем стремлении уничтожить его. Теперь он и сам явственно осознал: его жизнь, как и говорит принцесса, висит на волоске. Он понял также, что борьба невозможна. Все в его душе восставало против этого. Он не хотел умирать, по крайней мере, умирать вот так, непонятно за что и во цвете лет, почти не вкусив радостей жизни. В то же время внутренний голос твердил юноше: эта удивительная женщина способна противостоять той могучей силе, которая угрожала ему, способна, быть может, даже победить ее. Он механически спросил:

— Но что же мне тогда делать?

Фауста ожидала этого вопроса. Все сказанное ею прежде говорилось ради того, чтобы вырвать у него этот вопрос.

Она невозмутимо произнесла:

— Прежде чем я вам отвечу, позвольте мне узнать, хотите ли вы жить?

— Хочу ли я жить? Черт подери, сударыня, мне двадцать лет! В этом возрасте жизнь кажется достаточно прекрасной, чтобы ею дорожить!

— Вы твердо решили защищаться?

— Можете не сомневаться в этом, сударыня.

— Но как далеко вы согласны в этом зайти?

— Я готов защищаться всеми средствами.

— Если дело обстоит именно так и если вы станете меня слушаться, мне, быть может, удастся спасти вас.

— Смерть всем чертям! Говорите, сударыня, и если это зависит только от меня, я уверен, что умру дряхлым стариком!

— В таком случае я могу ответить на ваш вопрос: вы сможете спасти себя, лишь нанеся вашему врагу упреждающий удар.

Это было сказано с тем ледяным спокойствием, которое Фауста приберегала для определенных обстоятельств. Могло показаться, что она произнесла нечто обычное, нечто совершенно естественное. Но, несмотря на это ужасающее спокойствие, она сильно опасалась действия своих слов и потому наблюдала за молодым человеком не без некоторой тревоги.

Услышав это неожиданное предложение, Тореро внезапно вскочил и, смертельно побледнев, воскликнул:

— Убить короля!.. Убить моего отца!.. Но вы ведь не помышляете о подобном, правда, сударыня?.. Вы, наверное, хотите меня испытать?

Фауста устремила на него взгляд своих черных глаз. Она поняла, что он еще не достиг той степени податливости, какой ей хотелось бы. Однако она продолжала настаивать.

— Я полагала, — сказала она с легким презрением, — что вы — мужчина. Я ошиблась. Не будем больше говорить об этом. Однако я, хоть я всего-навсего женщина, не оставила бы смерть моей матери без отмщения.

— Моей матери? — повторил Тореро растерянно. Принцесса безжалостно продолжала:

— Да, вашей матери! Она умерла, убитая тем, кто убьет и вас, раз вы пугаетесь одной мысли о том, что вы должны нанести ему удар.

— Моя мать! — повторил опять Тореро, в ярости сжимая кулаки. — Но убить его, его, моего отца?!. Это невозможно! Пусть уж лучше он сам убьет меня.

Фауста поняла, что продолжать разговор означало бы погубить то, что она уже вложила в его душу. С изумительной ловкостью она переменила тактику и, чуть пожав плечами, возразила с некоторым нетерпением:

— Но кто же вам говорит об убийстве?

С того самого мгновения, как Тореро решил, что ему предлагают отцеубийство, он, потрясенный, позабыв о всяком этикете, ходил взад и вперед нервными, неровными шагами по огромному залу, обставленному ценной мебелью и украшенному редкими безделушками. Это покушение на саму природу казалось ему столь чудовищным, что он не мог усидеть на месте. Теперь же он внезапно остановился и, глядя Фаусте прямо в лицо, резко бросил:

— Однако вы сказали…

— Я сказала: нужно нанести удар. Я не сказала, да и не хотела сказать: нужно убить.

Тореро издал вздох облегчения, донельзя красноречивый. Искаженные черты его лица прояснились, и, желая скрыть свое смятение, он извинился:

— Простите мне мое непонимание, сударыня.

— Я сама виновата во всем, — участливо сказала Фауста.

— Умоляю вас, объяснитесь.

— Хорошо, я попытаюсь выражаться как можно более ясно. Больше всего король боится, как бы не стало известно, что вы — его законный сын и наследник короны.

— Я это вполне понимаю, как понимаю и то, что именно этим объясняется его ненависть ко мне.

Фауста одобрительно кивнула и продолжала: