Коррида

Как бы то ни было, приемы нашего Тореро, неизвестные в ту пору и вновь появившиеся несколько веков спустя, обладали очарованием совершенной новизны и по справедливости могли вызвать восторг толпы.

Бык, удивленный тем, что ни один из его ударов не достигает цели, на мгновение замер; казалось, он размышлял. Затем он повел ушами, стал яростно рыть землю копытом, чуть коснулся мордой арены и отступил назад — для разбега.

Тореро развернул свой плащ во всю ширину и отвел его в сторону. Одновременно он встал прямо перед быком, как можно ближе к нему, и, сделав шаг, бросил вызов животному.

В тот самый момент, когда бык, замычав и нагнув голову, намеревался нанести удар, дон Сезар внезапно опустил плащ и описал им полный круг. Затем, слегка отклонив в сторону верхнюю часть туловища, но не двигаясь с места, он позволил быку промчаться мимо.

Бык, видевший только плащ-приманку, лишь едва задел Тореро. Тогда тот сделал пол-оборота и вновь оказался лицом к животному.

Правда, на этот раз он размахивал шпагой, на кончике которой виднелась связка лент — он сорвал ее с пронесшегося мимо быка.

И тут толпа, до сих пор наблюдавшая за боем, затаив дыхание и онемев от тревоги и ужаса, дала волю своему ликованию; глядя на то, как все эти люди вопят и жестикулируют, можно было подумать, что их охватило безумие. Кто-то кричал, кто-то аплодировал, где-то слышались раскаты смеха, где-то — судорожные рыдания.

Кругом были видны покрасневшие лица, сведенные судорогой губы, широко раскрытые от ужаса и изумления, глаза. Со всех сторон слышалось хриплое дыхание людей, слишком долго не позволявших себе вздохнуть.

На скамейке какая-то дама обхватила обеими руками шею сидящего перед ней сеньора и, вряд ли сознавая, что делает, нервно сжимала ладонями горло бедняги, который уже хрипел и побледнел до синевы, при этом дама издавала нечленораздельные крики.

Все эти разнообразные и бурные проявления чувств свидетельствовали о наступившей реакции. Дело в том, что в течение всего того времени, когда Тореро, доведя быка до ярости, ждал его нападения, — не отступая ни на пядь, со спокойной улыбкой, — тревога обуревала всех без исключения зрителей; можно было подумать, что жизнь прекратила в них всякое свое течение и сосредоточилась в блуждающих, налитых кровью глазах, которые неотступно следили за бешеным натиском животного — ведь только оно и нападало, а человек, бросая ему вызов, в последнюю секунду лишь уклонялся от наносимых ударов.

Что же тем временем происходило в королевской ложе? Как бы ни была сильна ненависть Филиппа к тому, кто напоминал ему о его несчастном супружестве, король все же сильно волновался: судорожно сжатые челюсти и необычайная бледность выдавали его.

Фауста, обычно совершенно невозмутимая, не могла сдержать дрожи при мысли о том, что один неверный шаг, одно неверное движение, одна секунда невнимания — и молодой человек, на которого она возложила все свои надежды и с которым связывала честолюбивые мечты, будет мертв.

И только Эспиноза оставался непоколебимо спокойным. Но было бы несправедливо, если бы мы не сказали: на протяжении бесконечно долгих минут, в течение которых человек бесстрастно ожидал яростных атак животного, все те из знатных сеньоров, кому было известно, что дон Сезар обречен, молились, однако, чтобы удары быка миновали его.

Вскоре то подобие безумия, что овладело толпой, превратилось в исступленное ликование; всеобщему восторгу, безудержному, неописуемому, не было предела.

Однако бой еще не был окончен.

Тореро добыл трофей. Он стал победителем и теперь мог уйти. Но всем было известно: никогда не убивая быка, он тем не менее положил себе за правило прогонять его с арены, действуя в одиночку и без оружия.

Точка была еще далеко не поставлена; с помощью многочисленных и разнообразных уловок вроде тех, что он с таким успехом только что продемонстрировал, ему нужно было заманить животное к выходу. Для этого он должен был сам стать перед воротцами и в последний раз подставить себя под возможный удар.

Когда спокойный и изящный Тореро ожидал столкновения с быком, размахивая развевающимся плащом, он находился посередине арены. У него оставалась надежда на спасение — в случае необходимости он мог отойти назад. Сейчас же всякое отступление делалось совершенно невозможным. Он мог лишь податься вправо или влево.

Стоило его помощнику, в чьи обязанности входило открывать ворота, через которые должен был стремительно пробежать бык, замешкаться хоть на сотую долю секунды — и дону Сезару пришел бы конец. Это был самый опасный момент боя.

И не следует забывать: прежде чем этот самый опасный момент наставал, Тореро проделывал огромное количество рискованнейших выпадов, и все это время его жизнь висела на волоске Игра могла оказаться короткой, а могла тянуться невыносимо долго. Это зависело от быка.

Толпа знала все это. Она перевела дух и собралась с силами, дабы быть в состоянии перенести те потрясения, которые были связаны с концом боя.