Коррида

Внезапно Пардальяна осенило: за этой поразительной уверенностью скрывается какая-то вероломная уловка. Но какая? Еще несколько мгновений назад ему бы и в голову, не пришло усомниться в искренности записного бретера. Но, видя его подозрительное поведение, услышав про его сговор с Фаустой (ведь оба — и Бюсси, и принцесса — не таясь, говорили об этом), Пардальян почувствовал, что его охватывают подозрения.

Он быстро огляделся вокруг — он решил, что его хотят застать врасплох, напав на него сзади.

Но нет, солдаты, неподвижно застыв, ждали, когда им отдадут приказ, а офицеры, со своей стороны, по-видимому, равнялись в своих действиях на Бюсси. Шевалье тряхнул головой, отгоняя осаждавшие его мысли, и язвительно спросил:

— А если вдруг я вам скажу, что в теперешних условиях мне не подобает принимать ваш вызов?

— В таком случае я, в свою очередь, скажу, что вы, уверяя, будто выбили оружие у меня из рук, просто-напросто хвастались. Я скажу, — продолжал Бюсси, разгорячившись, — что господин де Пардальян — фанфарон, хвастун, бахвал и лжец. И если, чтобы заставить его биться, придется прибегнуть к последнему способу, который используют только тогда, когда имеют дело с трусами, — ну что ж, я готов хлестнуть его своей шпагой по лицу, прямо здесь, сейчас, на глазах у всех этих доблестных воинов.

С этими словами Бюсси-Леклерк сделал шаг вперед и поднял шпагу, чтобы ударить ею шевалье по лицу.

В этом жесте, в этом неслыханном вызове, брошенном человеку, которого вот-вот намеревались арестовать, было нечто такое низкое и омерзительное, что некоторые испанские офицеры содрогнулись от отвращения и глухо зароптали.

Но Бюсси-Леклерк, охваченный яростью, не заметил этого неодобрения.

Что касается Пардальяна, он только поднял руку, и этого простого движения оказалось достаточно, чтобы бретер опустил шпагу.

— Я считаю, что удар был нанесен, — холодно сказал Пардальян чуть слышным голосом, от которого по спине Бюсси-Леклерка пробежал холодок.

Шевалье сделал два шага вперед и приставил указательный палец к груди Бюсси.

— Жан Леклерк! — произнес он с ужасающим спокойствием. — Я знал, что вы подлец и ничтожество, но я не знал, что вы еще и трус. Теперь вы окончательно упали в моих глазах. Вы не осуществили ваше гнусное намерение до конца, но вы заплатите за него кровью. Держись, Жан Леклерк, сейчас я тебя убью!

Произнеся эти слова, он чуть отступил и вытащил свою шпагу из ножен.

Тут его взгляд упал на оружие, только что им извлеченное. Это была та самая чужая шпага, которую он подобрал во время своей схватки с Центурионом и его людьми, та самая шпага, которая показалась ему до такой степени подозрительной, что он даже на какой-то миг вступил с собой в спор, размышляя, не вернуться ли ему обратно, чтобы сменить ее.

Теперь же, когда он увидел этот клинок в своей руке, прежние подозрения вновь нахлынули на него, и им овладело смутное беспокойство. Пардальяну показалось, что Бюсси-Леклерк взирает на него с насмешливым видом, как человек, знающий всю подоплеку дела.

Шевалье еще раз взглянул на шпагу, а затем — на Бюсси-Леклерка, словно желая проникнуть в глубину его души. Очевидно, встревоженная физиономия бретера не внушила ему никакого доверия, ибо он снова принялся осматривать шпагу.

Покрепче ухватившись за эфес, он стал сгибать и разгибать клинок. Он уже проделывал такое несколько часов назад, на улице, и не обнаружил тогда ничего странного. Вот и на этот раз шпага показалась ему гибкой и прочной. Он не заметил в ней никакого изъяна.

И однако он чувствовал что-то неладное, связанное именно с клинком; к сожалению, у него уже не оставалось времени, чтобы проверить клинок со всех сторон, как и подобает, и раскрыть эту загадку.

Тоном, который, по мнению Пардальяна (возможно, предвзятому), прозвучал невероятно фальшиво, Бюсси-Леклерк издевательски пробормотал:

— Смерть всем чертям! Сколько приготовлений! Эдак мы никогда не закончим.

И тотчас же встал в боевую стойку, проговорив с равнодушным видом:

— К вашим услугам, сударь.

Если до сих пор он выглядел как человек, не владеющий собой, то теперь он обрел хладнокровие и изумительное самообладание; его поведение было безупречным.

Пардальян тряхнул головой, будто говоря:

«Жребий брошен!»

И, глядя противнику прямо в глаза, сжав зубы, он скрестил с ним шпагу, прошептав:

— Начнем!

Ему показалось (впрочем, может быть, он и ошибался), будто Бюсси-Леклерк, увидев, что он, шевалье, вступил в бой, вздохнул с облегчением; в глазах бретера промелькнул огонек скрытого торжества.

«Разрази меня гром! — подумал Пардальян. — Я охотно отдал бы сто пистолей, лишь бы узнать наверняка, что еще затевает этот негодяй!»

Под действием этих мыслей шевалье не стал нападать с обычно присущим ему пылом, а начал осторожно испытывать своего противника.

Разведка не была долгой.

Очень скоро Пардальян отбросил всякую осторожность и сдержанность и перешел к яростным атакам.

Бюсси-Леклерк довольствовался тем, что парировал два или три удара.

— Внимание! — неожиданно завопил он зычно и торжествующе. — Сейчас, Пардальян, я выбью оружие у тебя из рук!