Коррида

Довольные физиономии сторожей, их хитрые улыбки не оставляли никаких сомнений в том, что против него замышляли что-то дурное. Шевалье сухо ответил:

– Преподобный отец, я вам уже говорил, что есть не буду. Следовательно, вы не будете иметь чести подать мне обед, поскольку я не собираюсь никуда идти.

Он уселся в кресло, повернувшись к монахам спиной.

Преподобные отцы печально посмотрели друг на друга. Судорожно сглотнув слюну, они так вздохнули, что чуть не сдули Пардальяна.

Отчаяние монахов было настолько комичным, что если бы шевалье верил в искренность их чувств, то не смог бы удержаться от смеха. Однако он был убежден: перед ним – два прекрасных актера, и поэтому просто восхищался их игрой.

Наконец брат Батист, будучи тупее и, следовательно, решительнее брата Закарии, заявил:

– Нужно идти.

Пардальян, задетый почти угрожающим тоном монаха, тотчас же встал. Ехидно улыбнувшись, он проговорил:

– Нужно!.. Почему же, позвольте вас спросить?

– Это приказ, – ответил несколько более вежливо брат Закария.

– А что если я откажусь подчиниться этому приказу? – усмехнулся шевалье.

– Мы будем вынуждены вас вынести. Пардальян двинулся к монахам. Хотя шевалье ничего не ел за последние три дня, он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы проучить этих наглецов, и уже собирался опустить кулак на голову одного из них, как вдруг его остановила внезапная мысль.

«Какой же я простак, – подумал Пардальян. – Почему бы мне не попробовать улизнуть от всех этих монахов, провались они пропадом! В любом случае, мне не помешает получше изучить монастырь. Как знать…»

Результат этого размышления был таков: вместо того, чтобы сбить монаха с ног, шевалье ему приветливо улыбнулся:

– Хорошо! Чтобы избавить вас от лишнего труда, я пойду сам.

На физиономиях монахов изобразилось удовлетворение. Они хорошо знали, с кем имеют дело, и не имели не малейшего желания связываться со своим могучим узником, хотя, разумеется, слуги Эспинозы не посмели бы ослушаться приказа своего повелителя, да и в своей силе они не сомневались.

– Вот и замечательно, господин шевалье, – радостно заговорил брат Батист. – Наконец-то вы стали более благоразумным. Да поможет нам богоносный отец Батист, мой небесный покровитель! Вы не пожалеете, что познакомились с нашей трапезной.

– Идемте же, отче, ведь это приказ, о чем мне так любезно сообщил ваш достойный брат. Однако я вас предупреждаю: и на этот раз ничего есть я не буду.

Монахи нахмурились и быстро переглянулись.

– Ну, идемте, – сказал брат Батист. – Посмотрим, устоите ли вы перед теми яствами, которые вам приготовили.

В коридоре Пардальяна окружили шесть крепких монахов, которые сопровождали его до самой трапезной. У двери они остановились.

Два монаха ввели шевалье внутрь, и дверь со скрипом закрылась. Пардальян огляделся по сторонам. Он был буквально ослеплен зрелищем, представившимся его глазам. Квадратный зал был огромен. Высокий потолок, пол, стенная обшивка из самых редких пород дерева – все это было настоящим чудом мозаики и скульптуры. Стены украшали четыре фламандских гобелена, изображавших времена года.

На всех четырех полотнах было изображено огромное количество еды, которую жадно поглощали дородные мужчины и женщины.

Картина «Лето» открывала взору зрителя совершенно голые человеческие фигуры – почти в натуральную величину. На гобелене «Весна» люди были полуодеты. Зато их позы и жесты не поддавались никакому описанию. Впрочем, в то время никого не смущали подобные мелочи.

Заметьте: занимаясь тем, что мы не рискуем описать, персонажи не переставали объедаться. Очевидно, творец этого полотна вдохновлялся евангельскими словами: «Пусть ваша правая рука не ведает, что творит левая».

В том же духе были написаны и другие картины. Менялись только детали в изображении жующих и пьющих людей с одинаково блаженными физиономиями. Одного взгляда на эти полотна было достаточно, чтобы пробудить волчий аппетит.

Почти целую стену занимал огромный камин, украшенный редкими растениями и благоухающими цветами. Рядом что-то ласково нашептывал небольшой фонтан в виде мраморного сосуда, вокруг которого обвились цветы. Окна были плотно закрыты бархатными занавесками. Что касается мебели, то в зале стояли десять громадных кресел и два сундука. Несмотря на то что было еще рано, в углах горели четыре огромные свечи из розового воска, источавшие изысканный аромат.

Вот что предстало взгляду Пардальяна. Ему показалось, что он попал в храм эпикурейцев, ибо все здесь побуждало человека к одному: поступать, как персонажи полотен, то есть безудержно обжираться.

В центре зала находился стол, за которым спокойно могли разместиться человек двадцать. Белоснежную скатерть украшали изящные кружева.