Коррида на Елисейских Полях

– Да, свинская профессия, – простонал Рабастен, запустив руку в свою рыжую шевелюру. – С тех пор, как я взял в руки перо, мне пришлось сто раз рассказывать об одном и том же. И ни разу не напасть на сенсационное сообщение, которое сделало бы меня знаменитостью...

– Что опять хочешь поживиться на халяву? – проворчал Марк Ковет.

– Замолчите, – сказал я. – Между вами двумя я чувствую себя товаром.

Рабастен выругался и осушил до конца свой стакан, а заодно и стакан своего соседа по стойке, потом заказал новую выпивку для всех. Где-то рядом было произнесено имя Денизы Фалез. Рыжий пожал плечами:

– Меня уже мутит от них, – сказал он, – с их Денизой Фалез.

Я прищелкнул пальцами:

– Она сидела рядом со мной в кинотеатре "Франсуа I". Я чувствовал, что ее лицо было мне чем-то знакомо, но не мог подобрать к нему имени. Теперь все стало на место.

– Да, – усмехнулся Ковет. – Теперь ее узнают в лицо. Она, видимо, изменила политику и не хочет больше показывать свою грудь. Однако, в фильме "Стоп, граница" она имела колоссальный успех.

– И своим успехом фильм обязан только ей, – добавил Рабастен. – В наклоне, крупным планом и так далее. Но в своем последнем фильме, который вышел десять дней тому назад, "Мое сердце летит" она упакована, как мумия. Над публикой издеваются, иначе не скажешь. Если Дениза будет продолжать в том же духе, то она очень скоро станет статисткой...

– Вот и она, – сказал я, указывая подбородком и своей трубкой на вход в зал.

В зал входила пара, встреченная одобрительным шепотом. Мужчина – лысый, обливающийся потом пузан, я встречал его уже в коридорах "Космополитена". Спотыкаясь, он сопровождал Денизу Фалез, мою соседку по кинозалу, красивую блондинку с изумительными плечами и асимметричным декольте, и все эти почести были обращены именно к ней. Она улыбалась усталой деланной улыбкой, настолько усталой, что глаза как бы отсутствовали. Мелькнули две-три вспышки.

– Шампанское для всех! – громко крикнул пузан.

– Что я вам говорил? – пробурчал Рабастен. – Немножко видно слева и ничего справа. Это позор! – Он одним махом проглотил свой стакан. Возмущение помогло ему быстро допиться до положения риз.

– Налейте по новой, бармен, – сказал он с отвращением.

– Я как раз об этом думал, месье, – ответил человек в белой куртке, такой же бесчувственный, как его целлулоидный воротничок. Он убрал наши пустые стаканы и поставил перед нами три бокала.

– Что это такое? – спросил рыжий.

– Вы не слышали, месье? Месье Ломье угощает шампанским.

– А? Ну что ж, давайте, дорогой. По справедливости он нам это должен.

– Ломье – это лысый толстяк? – осведомился я.

– Да.

– Продюсер? Режиссер?

– И то, и другое, – сообщил мне Марк Ковет, – режиссер без всякого таланта и разорившийся продюсер. Ладно, выпьем все-таки.

С бокалом в руке Рабастен направился к Ломье. Толстяк опасно покачивался, уцепившись за стойку. Обливаясь потом и громко пыхтя, он беседовал со своим окружением о ближайшем фильме. Потом вытащил из кармана желтый шелковый платок и провел им по голове, затылку и обвисшим щекам. По всему было видно, что он здорово надрался.

– ... Смерть кормит человека, – гортанно бормотал он, еле ворочая языком. – Это название фильма. Ну как? Только вчера запустили первые кадры...

– Вы дадите этот фильм на ближайший фестиваль? – поинтересовался Рабастен.

Его голос ничуть не выигрывал по сравнению с голосом Ломье.

– Мне на фестивали нас... – выдал тот.

– А мадемуазель Дениза Фалез играет в этой штуке?

– Очевидно.

Рабастен разразился долгим и нахальным смехом.

– Так, – бросил он. – Так это будет еще один фильм, запущенный с благотворительными целями.

– Что? Что такое? – завопил Ломье. – Что вы хотите сказать?

– Вы меня отлично поняли... – Рыжий журналист высоко поднял свой бокал, пролив на рукав половину шампанского. – ... За ваше здоровье!

– Дамы и господа, – громогласно провозгласил Ломье, размахивая короткими руками. – Дамы и господа, я не знаю, на что этот молодой человек намекал, говоря о мадемуазель Фалез, которая... (Желтый шелковый носовой платок вновь появился на свет.) ...А где мадемуазель Фалез?

– Мадемуазель Фалез уехала, месье, – произнес кто-то металлическим голосом, разрезавшим, словно лезвие топора, месиво общей болтовни.

В дверях бара стоял прямой, словно проглотивший кол, верзила, донельзя похожий на холуя из барского дома, глаза которого уже давно приобрели форму замочной скважины.

– А! Это вы, Жан? – произнес Ломье. – Да, месье.

– Вы говорите, что мадемуазель Фалез...

– Уехала, да, месье. Она почувствовала себя усталой.

– О-о. По-видимому, она подумала, что я слишком пьян.

Жан не ответил. Ломье вытащил из нагрудного кармана сигару, осмотрел ее со всех сторон и, не зажигая, воткнул себе в рот. Жан растолкал толпу и подошел к своему шефу:

– Вам тоже следовало бы вернуться домой, месье, – настойчиво сказал он.

В голосе, похожем на острое лезвие топора, прибавилось несколько презрительных ноток.

– О'кей! – проворчал Ломье. Он пошарил в кармане, извлек оттуда несколько ассигнаций и положил их на стойку. – Ну что ж, всем привет!