Коррозия

– Приветствую вас. Вы что, выходили куда-то? – он обратил внимание на верхнюю одежду, которую его подопечный еще не успел снять с себя после того, как всего пять минут назад вошел и начал осваиваться в незнакомой, но теперь принадлежащей ему квартире.

– А вам как бы хотелось? – уклончиво ответил Громов.

– Я же вчера вам все объяснил! – недовольно воскликнул Сорокопут.

– Нет, не выходил. Я на работу хотел идти, – попадая в нужную струю, соврал Громов.

– Тогда ладно. Раздевайтесь и пойдем на кухню, поговорим. Я теперь вас одного никуда не выпущу.

– Прошу, – уступая дорогу Сорокопуту, коротко произнес Громов.

Раздевшись, Сорокопут прошел в кухню. Громов последовал за ним. Если бы не сумрак прихожей и не ослабевшее в последние годы зрение, Сорокопут заметил бы капли от растаявших снежинок на пальто и на шапке Громова. Заметил бы он и мокрый след ботинка на полу и сообразил бы, что с самого начала разговора подопечный начинает ему врать.

– Можно я закурю? – усаживаясь и доставая из кейса вчерашнюю папку, спросил Сорокопут.

– Курите, – легко согласился Громов, – огоньку не надо?

– Спасибо, у меня свой, – закурив и выпустив облако дыма, Сорокопут сказал: – Вчера я многое рассказал вам и теперь надеюсь на ответную откровенность. Я хочу, чтобы вы пересказали мне вашу вчерашнюю беседу с Рукоблудским, не упуская по возможности никаких мелочей.

Громов внимательно посмотрел на Сорокопута.

– Извините, я запамятовал, как вас по имени-отчеству?

– Сорокопут, просто Сорокопут.

– У вас в папке бумаги какие-то, вы их, наверное, для меня принесли. Можно я сначала взгляну и с мыслями соберусь?

Сорокопут молча кивнул и пододвинул папку к собеседнику. Громов, не торопясь и ничего не пропуская, начал изучать личные дела на нескольких в свое время весьма известных лиц. Не пропустил он и свежей газеты с объявлением о психиатре. На просмотр бумаг у Громова ушло не менее часа, в продолжение которого в кухне стояла тишина, нарушаемая лишь шелестом переворачиваемых листов да вздохами терпеливого Сорокопута, смолящего одну сигарету за другой.

– В общих чертах все понятно, – протянул Громов. – Послушайте, Сорокопут, чаю не хотите?

– Хочу.

Громов встал. Ближе всего из кухонной мебели к нему была небольшая тумбочка. В нее он и полез. Но чая там не было, только какие-то банки с крупами да бутылка с подсолнечным маслом.

– Куда же я его дел? – задумчиво произнес Громов и по очереди начал заглядывать во все шкафчики и полки.

Никаких следов чая он так и не обнаружил, зато в одном из ящиков кухонного стола наткнулся на то, что, собственно говоря, и искал – кухонный нож с тонким деревянным черенком и несколько сточенным, но еще весьма крепким лезвием.

– Совсем памяти нет, куда я его засунул? – незаметно пряча нож в рукав, сказал Громов. – Ладно, пока воду кипятиться поставлю.

Чайник искать не пришлось, он стоял на плите. Громов налил в него свежую воду и огляделся, оценивая обстановку. Холодильник стоял за спиной Сорокопута.

– Булочку с маслом? – спросил хозяин.

– Не откажусь.

Громов открыл холодильник.

– И вареньице есть.

Левой рукой Громов достал банку и через плечо своего гостя поставил ее на стол. В правой его руке блеснул выскользнувший из рукава нож. Громов крепко сжал свое нехитрое оружие и по самую рукоять вонзил его в широкую спину Сорокопута, под левую лопатку, туда, где билось немолодое, но еще очень здоровое сердце. Сорокопут вскрикнул, резко повернулся к Громову, бросил на него полный немого ужаса взгляд и с грохотом рухнул на пол.

– Накопал, молодец, – злобно прошипел Громов, – но и мы не лыком шиты. А документики мы пока приберем.

С этими словами он взял папку и небрежно сунул ее в тумбочку. Запел входной звонок. Громов нервно вздрогнул, но быстро овладел собой, нагнулся к трупу, выдернул из его спины нож, снова сунул его в рукав и, плотно закрыв за собой кухонную дверь, бросился в прихожую.

– Кто там? – тяжело дыша, спросил Громов.

– Это я, Татьяна, – раздался в ответ женский голос.

– Какая Татьяна?

– Барышева Татьяна. Денис, открой.

На лестничной площадке стояла молодая женщина в дубленке до пят.

– Может, впустишь, Денис? – сказала она.

– Заходи, – шире открывая дверь и пропуская женщину, произнес Громов.

– Вот тут раздевайся, Татьяна Барышева, сюда не ходи, здесь у меня кухня, там беспорядок, вон туда иди, там комнаты, присаживайся, вот кресло, это мягкое, удобное кресло.

Громов оценивающе поглядывал на гостью, пытаясь еще до начала беседы определить тактику общения с ней.

– Я слушаю, Татьяна.

Гостья заговорила не сразу. Несколько минут она копалась в своей маленькой сумочке, словно отыскивая что-то важное, но достала всего лишь невесомый платочек и начала нервно мять его пухлыми пальцами с длинными и ухоженными ноготками. Потом вдруг она подскочила с кресла, вплотную подошла к Громову и с дрожью в голосе зашептала ему на ухо:

– Денис, виновата я перед тобой. Дрянь я. Ненавидишь меня, так ненавидь еще сильнее. В ту ночь директор наш Кедранюк приказал с тобой переспать, к себе привести и переспать. Обязана я ему многим, потому слушаюсь во всем.

Барышева зарыдала.