– За проступки подчиненного один ответ, за соучастие – иной, ты сам знаешь. Пока ничего противозаконного я не совершил. Прокуратура все еще разыскивает меня?
– А ты как думаешь? Я выяснил, они получили анонимку, что Гуров причастен… и так далее. И пусть это грязная анонимка, пусть сейчас к ним не особенно прислушиваются, но сегодня Гуров для прокуратуры – единственная возможность сделать шаг к убийце.
– Скажи следователю, что, по имеющимся оперативным данным, убийство совершено рецидивистом Силиным по кличке Эфенди. Вы его ищете, это будет правда в полном объеме.
– Кто написал в прокуратуру?
– Лебедев.
– Ты говорил с ним?
– Говорил. Он не знает, где находится Эфенди.
– А кто главный авторитет всей группировки?
Гуров пожал плечами, после долгой паузы ответил:
– Все только предположительно… кличка Патрон… Зовут Константин Васильевич. Думаю, что он руководитель среднего масштаба, примерно твоего возраста. Если, пытаясь его нащупать, ты установишь наблюдение за Волиным, они потеряют ко мне всякий интерес и отошлют компромат на меня в прокуратуру или КГБ. Затем я буду долго отмываться, а скорее всего, сидеть, а ты потеряешь все ходы к руководителю мафии. Если у меня появится что-то конкретное, ты узнаешь об этом сразу же… Не трогай меня, Петр, дай мне еще несколько дней.
Гуров вылез из машины, Орлов проводил взглядом высокую стройную фигуру, подождал, пока друг сядет в «Жигули» и уедет. Он бездумно смотрел на грязную узкую улицу, думал о том, что жизнь с каждым днем становится все сложнее, а ездить по Москве все опаснее, на каждом километре открытые люки, ямы, и в какой момент ты рухнешь, неизвестно.
Забавно, хотя, возможно, и естественно, что Константина Васильевича Рогового и в министерстве подчиненные звали тоже Патрон.
Он занимал кабинет, соответствующий своей должности, который по велению времени был обставлен безликой стандартной мебелью, снабжен соответствующим количеством телефонных аппаратов, ковровой дорожкой, небольшим столом для совещаний и портретом на стене. Патрон не любил перемен, поэтому в своем кабинете держал портрет, на котором был изображен человек с авторитетом, не зависящим от властей предержащих. Правители приходили и уходили, а этот, давно усопший, все так же лукаво и мудро щурился, наклонив лобастую голову, и, казалось, спрашивал: «Что, последователи, задал я вам задачку, попробуйте найти ответ?» На самом деле вопрос портрета был наивен, на его задачки и загадки ответа уже давно никто не искал. Требовалось безоговорочно верить и следовать, а ответ найдут внуки либо правнуки. А возможно, ответа и вообще не существует, но это сегодня никого не волнует. Правда, кое-где порой начали просачиваться безответственные намеки, что портрет в каких-то вопросах вроде бы и сам не всегда был прав и несчитаные миллионы жизней отняли у народа не только параноики-последователи, но и он сам лично чего-то недодумал. Однако в ответ на богохульство так называемой гласности тут же раздавался громогласный хор, что, мол, не трогайте святыню, всего одна и осталась, и изображенный на портрете никогда не ошибался, просто не все ему удалось успеть. А вот если бы успел…
Константина Васильевича Рогового все эти изыскания не волновали, он был равнодушен к теории и, будучи практиком, считал, что авторитета того, чей портрет висел на стене, на его, Патрона, грешную жизнь хватит с избытком. И значит, можно не волноваться и спокойно хапать общенародное, а стало быть, ничейное. Сейчас он восседал за столом в кресле, приобретенном в комиссионном магазине: стандартные седалища Патрона не устраивали, нервировали своей хрупкостью. Он только что закончил короткое совещание – длинные разговоры теперь перенесли в парламент, – помешивал серебряной ложечкой в стакане с коньяком, гонял дольку лимона, делал вид, что попивает чай, и пребывал в омерзительном настроении. Диплом об окончании какого-то института у него имелся, но что такое девальвация, Патрон понял сравнительно недавно. И слово-то иностранное, впрочем, все мерзости оттуда. Означало оно процесс, который все тобой сделанное, нажитое честно, а также украденное превращал в пыль. Рубль – количество единиц значения не имело – умирал, терял власть, а другой власти Патрон не знал, да, возможно, ее в природе и не существовало.