Корсар

Ева кивает, а я начинаю медленно входить, пытаясь не причинить боли резкостью, хотя в глазах темнеет от желания ворваться на полном ходу, но нет. Надо дать ей привыкнуть, потому что её техническая недевственность — чушь собачья.

— Ева-а, — вырывается, когда подаётся вперёд, провоцируя ускориться. — Я ж не железный. Ты меня в гроб загонишь, золотая девочка.

Она обнимает за шею, приникает к губам в яростном поцелуе, стонет, когда двигаю бёдрами чуть быстрее. От её глубинной и такой естественной страсти мозги кипят, и я не выдерживаю — вхожу резко и до упора. На хер всю долбанную Вселенную, когда так туго сжимаются мышцы вокруг. Замираю, слежку за реакцией, а Ева смотрит на меня затуманенным взглядом и закусывает губу.

— Тебе хорошо? — спрашиваю, прикусывая кожу на плече, оставляя отметину, а Ева дрожит под моими губами. Горячее лоно сокращается, доводя меня до исступления, загоняя в ментальную петлю.

— О… очень… — прерывисто шепчет, снова двигая стройными бёдрами вперёд, насаживаясь глубже, принимая меня всего, без остатка.

Её тело способно сказать больше, чем все слова, такое страстное, трепетное и отзывчивое. Когда прижимается сильнее, всхлипывая и вздыхая, умоляя и требуя, меня несёт вперёд, словно двести лет сексом не занимался, а Ева ловит ритм, подстраивается под него идеально. И эта какая-то нереальная совместимость могла бы испугать, если бы мозги хоть немного, но соображали.

Ощущаю, как снова сжимается вокруг члена, вибрирует, посылая ток прямо в спинной мозг, а потом выкрикивает в пламенеющее багрянцем наше с ней, общее, небо моё имя, и это слово — контрольный выстрел в голову, срывающий тормоза и крушащий мелкие частицы сигнальные огни.

Каждое моё движение подхватывает, отдавая мне всю себя, трётся горячей кожей о мою грудь, умоляет не останавливаться, но я ещё держу себя в руках, потому что охренеть как важно дождаться её полёта, чтобы потом рухнуть в пропасть самому. И вот, когда начинает метаться подо мной, и громкие стоны разрывают мою душу на части, я освобождаюсь, изливая страсть, что почти уже отравила мою кровь.

19. Ева

Вот теперь я точно умерла. Ноги дрожат, ладони немеют, а внизу живота слабеющая пульсация. Ох, мамочки, это просто... просто... ого!

Роджер перекатывается в сторону, сгребает меня в охапку и прижимает к широкой груди, а я слышу над самым ухом, сквозь горячую кожу лихорадочное биение сердца, стучащее в такт моему. Провожу рукой — там, где татуировки скрывают шрамы, — чтобы лишний раз убедиться: он рядом. Не растворился миражом, не убежал с воплями, даже носом к стенке не отвернулся. Такое необычное чувство — быть к кому-то настолько близко и совершенно не чувствовать неловкости, словно именно здесь мне самое место.

— Молчишь? — произносит, поглаживая мои спутанные волосы.

— Молчу.

— Ну-ну, — усмехается и вдруг резко приподнимает меня и укладывает поверх своей груди, заставляя уткнуться в неё носом. — Много думать вредно.

— А мне нравится размышлять о всяком, — говорю, поглаживая влажную кожу на широком плече, исследуя пальцами выемку над ключицами, под горлом. — И о тебе думать нравится.

Хмыкает, целует в макушку, сжимает до хруста в рёбрах, а я, неожиданно для себя, засыпаю, подумав напоследок, что была бы совсем не против именно так провести свою жизнь.

* * *

Просыпаюсь от того, что кто-то очень пристально рассматривает меня, и сначала делается так страшно, что дышать тяжело. Где я? Открываю один глаз, а вокруг залитая солнцем чужая комната, и от резкого света не сразу удаётся сфокусировать взгляд на том, кто так нагло таращится на меня, мешая спать. Постепенно доходит, в чьём доме уснула, и на смену безотчётному страху приходит облегчение.

— Спи, — говорит, но при всём желании не получится. — Чего проснулась?

— Не могу. Ты на меня смотришь! — Натягиваю тонкое одеяло себе на лицо, чтобы скрыть горящие щёки.

Всё-таки он не перестаёт смущать меня, отвратительный тип!

— Конечно, смотрю. — Мне не видно, но уверена, что на его губах сияет наглая усмешка.

Ну вот, что с ним делать, провокатором таким? Точно когда-нибудь второй глаз ему выбью, дождётся.

— И зачем ты это делаешь?

Под одеялом невыносимо жарко, но я не тороплюсь вылезать на свет. Вдруг сейчас Роджер рассмотрит, насколько я неказиста и поймёт, что всё, что случилось — ошибка? Бывает же такое? Я слышала, что мужчины иногда пугаются поутру, завидев девушку, хотя ночью всё казалось прекрасным. Вдруг и со мной такое произойдёт? Не переживу, наверное.

— Тебе неприятно?

— Отвечать вопросом на вопрос невежливо, — бурчу, глубже закапываясь под это дурацкое одеяло.

— Я не очень вежливый на самом деле, — смеётся, пододвигаясь всё ближе и ближе, а потом срывает с меня такую уютную, но до ужаса жаркую маскировку.

— Попалась, — констатирует неожиданно хриплым голосом, а я распахиваю глаза ещё шире, когда замечаю, насколько огненным стал взгляд Роджера.

Наматывает мою прядь на палец, а я ворочаюсь, пытаясь то ли от него отодвинуться, то ли улечься поудобнее, а Роджер смеётся.