Корсары Ивана Грозного

Хан замолчал, устремив на Афанасия Ивановича испытующий взгляд. Посол насторожился, он не слышал ничего о новых замыслах турецкого султана, а теперь сам хан говорит… Как это понимать? Хан предупреждает, не хочет успеха султану? Но долго думать нельзя.

— Государь наш за неправды и подлые дела на Казань ходил ратью, — твердо ответил Афанасий Иванович. — Бог над ними суд учинил. А которые казанские люди государю нашему праведно служат, те и теперь в государском жалованье по своим местам живут. А от веры государь их не отводит, мольбищ их не рушит. — Посол чихнул и вытер платком нос и вспотевший лоб. — Астрахань государю нашему дал бог и стоит за нее бог же да государь наш, — продолжал он. — Ведаешь и сам, великий хан, что государь наш крепко сидит на своем коне и недругам свою недружбу мстит.

— Оно так, — ответил раздумчиво хан, — государю вашему эти юрты бог поручил, но ведь и мы на бога надеемся.

— Век свой государи между собой ссылаются поминками, а землями и городами государи не ссужаются, этому статься нельзя.

— Так, так, правильно говоришь… Понравились нам московские поминки. Теперь ты все сказал, а мне подумать надо, посоветоваться со своими ближними людьми, воевать ли московского царя либо мириться с ним.

Прием был окончен. Афанасий Иванович поцеловал ханскую руку и в сопровождении нескольких мурз вышел из дворца.

Через десять минут посланник польского короля Сигизмунда с двумя ханскими сановниками вошел в приемную, где еще держался резкий запах после пропотевшего, одетого в шубы московского посольства. Девлет-Гирей, развалясь, сидел среди подушек со скорбным выражением на лице. Со всех сторон его окружали вельможи в праздничных одеждах. Боли от грыжи у хана не уменьшались. Левую руку он держал на животе, а правую протянул для поцелуя.

Посол поклонился и поцеловал желтую ханскую руку.

— Как здоровье моего брата польского короля? — начал хан обычную церемонию.

Когда порядок был соблюден и все, что нужно сказать, было сказано, хан отложил в сторону королевское письмо и сказал:

— Московский князь согласен посылать мне такие же поминки, какие посылались Саип-Гирею, если я буду с ним в дружбе.

— Если великий хан разорвет мир с Москвой, его величество король польский тоже согласен посылать ему саип-гиреевские поминки, — поспешил возразить посол.

— Стоит ли мне нарушать свое слово, если король дает поминки такие же, как и московский царь?

— Известно ли великому хану, — продолжал посол, — что войска московского князя находятся в Ливоний и обороняться от вашего ханского величества ему нечем. Голод душит московский народ. Нападение на ослабевшую Московскую землю сулит огромную добычу…

— Но войска моего брата польского короля тоже отправлены в Ливонию, — с усмешкой сказал хан, — и не меньшую добычу я захвачу в Польских или Литовских землях.

— Его величество польский король никогда не забывает своих подданных, где бы они ни находились, — с достоинством ответил посол. — Немало войск осталось и на юге королевства… Но разве великий хан может нарушить мир между королем польским и султаном Селимом? Разве великий хан может напасть на земли польского короля без ведома султана?

Хан недовольно поморщился.

— Если мой брат король забудет договор и не будет исправно присылать мне поминки, я всегда волен взять силой то, что мне причитается… Сулеш, — обернулся он к мурзе, стоявшему возле него, — велик ли долг моего брата?

— Польский король Жигимонд не присылал поминок тебе, великий хан, уже пять лет.

— Вот видишь! Почему же я должен порвать мир с московским царем, который исправно присылает мне поминки, по просьбе моего брата Жигимонда, у которого не хватает денег со мной рассчитаться?

Кровь бросилась в лицо польскому послу. Но он промолчал.

— Нет, — продолжал хан, — я не хочу слушать пустые слова. На них не прокормишь и одну жену, а у меня их почти четыре сотни. Передай моему брату, польскому королю, что я не нарушу мира с Москвой. А если в этом году мой брат не пришлет мне то, что он должен, я направлю своих коней на его земли. Если которых городов и не возьмем, то по крайней мере землю повоюем и досаду учиним.

— Польские рабы в Турции ценятся дороже московских, — шепнул, нагнувшись к ханскому уху, Сулеш, но так, что его шепот был слышен по всей комнате, — они покорливее. — Рубец на его лице сделался синим.

— Я вижу, посол, тебе нечего больше сказать. Я устал, меня мучает боль вот здесь. — Хан показал на свой живот и тяжело вздохнул.

— Великий хан и царь, — заторопился посол, — дай мне закончить. Я привез с собой тридцать тысяч золотых. И если ты порвешь мир с Москвой, его величество король Сигизмунд-Август повелел мне передать их в твою казну.

Хан оживился, его глаза заблестели.

— Я слышу слова, достойные моего брата, польского короля, — сказал он, улыбаясь. — Давай деньги. Мой брат может спокойно спать. Ни один татарский воин не ступит на его землю.