Корсары Леванта

Да, этот человек был явно не какой попало, не простой: что-то у него было за плечами. Тусклая коптилка высветила серебряные серьги в ушах и не слишком темную кожу, бросила красные блики на бороду и эти пушистые девичьи ресницы, обнаружила вытатуированный на левой скуле крест с маленькими ромбовидными навершиями, серебряный браслет на запястье правой руки, которую араб поднял и повернул ладонью вверх, словно бы показать, что она — далеко от висящего на поясе кинжала и в ней нет оружия.

— Не пойти ли тебе своей дорогой? А мы пойдем своей.

Мы повернулись и, спустившись по улице, завернули за угол. Тут я оглянулся и удостоверился, что мавр идет следом. Заметил его и капитан, которого я дернул за полу колета. Копонс потянулся за кинжалом, но Алатристе удержал его руку. Потом медленно, словно раздумывая, что сказать мавру, двинулся назад.

— Слушай-ка, ты…

— Меня зовут Айша Бен-Гурриат.

— Я знаю, как тебя зовут. В Уад-Беррухе ты мне представился.

Они стояли неподвижно и рассматривали друг друга в полумраке, а мы с Копонсом в отдалении наблюдали за ними. Мавр по-прежнему держал руки на виду — и не делал попытки взяться за кинжал. А вот я рукоять своего бискайца стиснул, готовясь при первом же подозрительном движении пригвоздить мавра к стене. Капитан, однако, моих опасений не разделял — заложив большие пальцы за ременный пояс, отягощенный оружием, он быстро оглянулся на нас и прислонился к стене, рядом с мавром.

— Зачем ты тогда вошел в шатер? — спросил он наконец.

Мавр ответил без промедления:

— Выстрел услышал. Я еще раньше видел, как ты дерешься. Ты показался мне истинным воином — имъяхадом, по-нашему. Истинно так.

— Обычно я не суюсь в чужие дела.

— Я тоже. Но тут вошел и заметил, что ты защищаешь мавританку.

— Не все ли равно — мавританка или нет… Те двое отвечали мне с непростительной дерзостью… Так что не в женщине было дело.

Мавр прищелкнул языком.

— Тидт. Твоя правда… Но ведь ты мог бы отвернуться или сам принять участие в забаве.

— Наверно, и ты мог. Однако же — не стал. А ведь если бы ты попался, за убийство испанца спроворил бы себе, как Бог свят, пеньковый воротник.

— Но — не попался же. Судьба.

Они примолкли, не сводя друг с друга глаз и словно бы решая, кто перед кем в большем долгу: мавр перед капитаном за то, что вступился за женщину его племени, или капитан перед мавром за то, что тот спас ему жизнь. Меж тем мы с Копонсом, удивляясь этой беседе, столь же странной, сколь и неуместной, незаметно переглянулись.

— Саад, — по-арабски, задумчиво и так, будто эхом откликнулся на последнее слово мавра, пробормотал капитан.

Айша одобрительно улыбнулся:

— Мы говорим «элькхадар». На моем наречии это значит разом и удачу, и судьбу.

— Откуда ты?

Мавр сделал какое-то неопределенное движение рукой, указывая в никуда.

— Оттуда… С гор.

— Далеко?

— Уах. Очень далеко и очень высоко.

— Чем тебе помочь? — осведомился Алатристе.

Тот пожал плечами, но потом, будто размышляя вслух, ответил:

— Я — асуаг. — И прозвучало это так, словно должно было разом снять все вопросы. — Из племени бени-баррани.

— Ловко чешешь по-нашему.

— Моя мать — христианка… Испанка из Кадиса. Еще ребенком ее продали в рабство в Арсео — приморский городишко в семи лигах к востоку от Мостагана… И там ее купил мой дед для моего отца.

— Занятный у тебя рисуночек на щеке… Особенно для мавра.

— Это старинная история… Мы, асуаги, происходим от христиан. В те времена, когда здесь еще были готы, а нам не чуждо было слово исбах. Честь, по-вашему. Потому-то мой дед и женил сына на христианке.

— И потому-то, надо полагать, ты сражаешься с нами против других мавров?

Айша пожал плечами, покорствуя судьбе:

— Элькхадар.

После чего замолчал, поглаживая бороду и улыбаясь каким-то своим мыслям.

— «Бени-баррани» — значит «сын чужеземца», понимаешь? Это племя людей без родины.