Корсары Мейна

Когда стало темнеть, Тимко постучал в ворота Тыш-Быковских. Собаки сначала залаяли, но, почуяв знакомый запах, быстро замолчали и собрались по другую сторону ворот, с нетерпением поджидая своего доброго друга. Мудрый не по годам Тимко сохранил для них несколько кусочков мяса, и собаки словно чувствовали, что у него в карманах; они возбужденно повизгивали, тычась носами в щели, и вообще вели себя удивительно, что сразу же подметил привратник, выглянувший в небольшое окошко в воротах. Видимо, он решил, что это кто-то из знакомых хозяина, потому как спросил по-польски:

– Пшепрашем, як пану на имен?

– Отворяй, лекарь к пану Тыш-Быковскому! – жестко проговорил Тимко на польском, уклонившись от прямого ответа на вопрос привратника; зачем слуге шляхтича его имя?

Как и многие казаки, он с детства знал польскую и татарскую речь – это была насущная необходимость, а в бурсе Тимко учил обязательную латынь и старославянский. Кроме того, дабы не изучать углубленно катехизис, он взял себе нагрузку – французский язык, благо чужая речь давалась ему легко, в отличие от богословия, которое приходилось зазубривать едва не наизусть, что для любого бурсака страшнее наказания на воздусях.

– Пан не звал лекаря… – заколебался привратник.

– Тогда кликни пани Ядвигу! – нетерпеливо повысил голос Тимко. – Да побыстрее, любезный!

Привратник ушел. Он поступил правильно – незнакомым людям нечего делать в доме хозяина без приглашения, особенно в вечерний час. Тем не менее Тимко занервничал и втихомолку выругался. Что касается Микиты, то он был спокойным и даже с виду немного сонным – как удав, который съел кролика. Они почти не разговаривали, пока добирались до усадьбы Тыш-Быковских; Дегтярь был погружен в себя и, казалось, ничего вокруг не слышал и не видел. Тимко даже опасался, что он упадет в какую-нибудь рытвину и свернет себе шею, однако ноги Микиты сами находили удобные места, и он не отставал от Тимка, который летел вперед как на крыльях.

Пришла Ядвига; Тимко сразу узнал ее по легким быстрым шагам.

– Пани Ядвига! – сказал он официальным тоном. – Я привел к вашему отцу лекаря, как договаривались.

Услышав голос Тимка, девушка тихо вскрикнула, но взяла себя в руки и приказала привратнику:

– Открывай!

Калитка в воротах распахнулась, и спудеи оказались во дворе усадьбы. Собаки окружили Тимка, сильно смутив Дегтяря, но, получив по кусочку мяса, отстали от визитеров. Ошеломленный привратник, который испугался, что меделяны могут порвать лекаря и его сопровождающего, приготовился на них прикрикнуть, да так и застыл с открытым от изумления ртом.

Спудеи вслед за Ядвигой зашли в дом и очутились в просторной светелке, обставленной не то чтобы пышно, но приятно. И мебель, и домотканые коврики на полу, и другие вещи были местного производства – за исключением большого венецианского зеркала в резной раме и нескольких парсун, писанных маслом польскими художниками, – но их делали хорошие мастера, поэтому обстановка светлицы радовала глаз и приносила эстетическое удовольствие, по крайней мере Тимку – точно. Ему казалось, что он попал в родной дом, а присутствие Ядвиги и вовсе было ему как елей на душу.

– У отца только что случился приступ, – устало сказала девушка. – Он отдыхает, и вам придется подождать.

– Ядзя! Кто там? – вдруг раздался мужской голос; он доносился из приоткрытой двери в покои хозяина дома.

– Отец, это… – Ядвига вопросительно глянула на Тимка, и тот кивнул. – Это лекарь… и его помощник.

– Пусть войдут…

Взору спудеев открылась безрадостная картина. Тыш-Быковский когда-то был крупным, дородным мужчиной, но теперь перед ними на смятой постели лежала его тень – изможденное худое тело, бледное лицо с запавшими щеками, всклокоченные седые волосы, темные глаза с лихорадочным блеском.

– Вы кто? – устало спросил шляхтич.

Микита какое-то время молча присматривался к нему, а затем решительно шагнул вперед и ответил:

– Не важно. Вы хотите выздороветь?

– Надеюсь, пан не смеется над больным человеком…

– Ни в коей мере. Просто некоторые хворые покорно сдаются на милость судьбы и не видят смысла бороться за жизнь. Таких людей лечить очень трудно, если не сказать – невозможно.

– Я готов землю зубами грызть, но выздороветь! У меня семья, дети… как им быть без меня?

– Что ж, надеюсь, у вас хватит силы воли выдержать то, что вам предстоит…

Микита достал из сумки, которая висела у него на боку, небольшую медную миску, две черные свечи, бутылочку с настойкой янтарного цвета и какие-то травки.

– Панна, – обратился он к Ядвиге, – пусть мне принесут горячей воды и мыло для омовения рук, а еще кувшин холодной, из колодца.

Ядвига убежала. Микита сел на табурет возле постели больного, взял его руку и надолго застыл в полной неподвижности, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Хозяин дома притих и еле дышал; он не отводил глаз от сумрачного лица бурсака, будто хотел прочитать на нем свой приговор.

Но вот принесли воду, и Микита сказал:

– А теперь покиньте опочивальню. И что бы здесь ни происходило, не входите! Никто не должен сюда войти! Иначе быть беде. Тимко, проследи за этим.