Корсары Николая Первого

Александр поймал себя на мысли, что пушки все больше становятся его идеей фикс, и поморщился. Мечтать о несбыточном глупо и бесперспективно. Тут надо думать, как с тем, что есть под рукой, выкрутиться. А то запросто можно начать измерять собой глубину северных морей. Не хотелось бы…

Зато понятно теперь, почему британцы их не заметили. Небось, заняты были здесь, в море не смотрели. Да и то сказать, много отсюда и не увидишь. Хотя этому месту было далеко до бухты, в которой схоронилась «Санта-Изабель», деревня все же располагалась на берегу небольшого залива. Море здесь дугой глубоко врезалось в сушу и с берега… ну, или находясь на малом расстоянии от него, видимость получалась очень ограниченная. Румбов семь, край восемь, не больше.

Сзади раздался хруст – так трещит, ломаясь, ветка под сапогом. Александр обернулся – и увидел перед своим носом два ружейных ствола. Держали их крепкие, кряжистые мужики в простой, но добротной одежде, сейчас, правда, изрядно изгвазданной в саже. У одного лоб перевязан серой тряпкой, на которой выступило небольшое пятно крови.

Еще четверо стояли позади, тоже при оружии. Единственно, применять его не спешили. Верховцеву стоило немалых усилий сохранить внешнее спокойствие. Явно местные, только-только безуспешно пытались защитить свои земли, потеряли все нажитое… Наверняка злы, пальцы на курках пляшут. Выстрелят, просто от полноты чувств, и поминай, как звали. В упор пуля такого калибра разорвет человека пополам.

– Руки вверх, – скомандовал тот, что с перевязанной головой. – Бросай пистоль.

И что тут делать? Разве что воспользоваться советом отца: если не знаешь, что сказать, ори погромче. Что же, пришло время испытать совет в деле.

– Кто такие? – рык получился вполне ничего, солидный. И «петуха» не дал, хотя и был очень близок к этому. – Вы на кого руку подняли, остолопы?

Вот такой разговор был местным знаком, наверняка сталкивались. В том же Архангельске народу, готового так же рыкнуть по поводу и без, хватает. Жаль только, не подействовали командные нотки в голосе. Хотя чему тут удивляться? В этих местах народ резкий, привыкший надеяться на себя, а о крепостных и вовсе не слыхали. Так что вместо того, чтобы опустить ружья, они лишь приподняли их чуть выше, предоставив незваному гостю возможность получше рассмотреть и оценить и калибр этих переносных гаубиц, и глубину тьмы в стволах, готовой в любой момент вспыхнуть огнем сгоревшего пороха.

– Стоять! – прозвучало так внезапно, что все вздрогнули. А потом дружно развернулись – и обнаружили перед собой новое действующее лицо. Гребешков стоял всего в дюжине шагов от них, и лицо его не предвещало ничего хорошего. Да и вообще, сейчас он был похож не на русского матроса, а на какого-то пирата из далеких морей. Вместо форменки испанский камзол, весьма богатого кроя, к слову, в таком бы по Мадриду разгуливать. На голове – бандана из тех, что частенько таскают в тропиках. Здесь, к слову, тоже небесполезная – несмотря на то, что лето только началось, комары уже гнусно звенели в воздухе. Кусались, гады, словно индийские тигры, но пробиться сквозь плотную, в два слоя наложенную ткань не могли. В поясе перетянут шарфом ярко-красного цвета, за которым уютно разместились пистолет, кинжал и абордажный тесак. Словом, хоть картину с него пиши – основатель уважаемого английского рода делает первые шаги к успеху…

– Ты кто такой? – сразу четыре ствола разом оказались наведенными на Гребешкова, но тот, вопреки ожиданиям мичмана, даже не моргнул. – Откуда такой ряженый на нашу голову выискался?

– А ты, дядька Игнат, совсем уже озверел, на своих с ружьем кидаться? – не обращая внимания на ружья, спросил Гребешков?

– Кто тут свой?

– Я, например. Ты чего творишь?

– А ты кто таков?

– Что, уже забыл, как меня хворостиной порол?

– Что?..

– То! А как на моих проводах напился и в собачьей будке уснул? Забыл?

– Егорка, ты, что ль?

– Егорка – это десять лет назад было. А сейчас Егор Иванович, унтер-офицер корвета «Князь Варшавский». Челюсть подбери, упадет. И ружья опустите, а то стрельнет невзначай…

Полчаса спустя мичман сидел у еле теплящегося костра и слушал рассказ земляков и родственников Гребешкова. Игнат, все поглаживающий висок (рана там ерунда, царапина, но ударившая вскользь тяжелая пуля изрядно контузила помора, и болела голова нещадно), приходился унтеру двоюродным дядей, по местным меркам родня вполне себе близкая. Сам Гребешков был из соседней деревни, расположенной совсем рядом – верст тридцать, не больше. И так уж получилось, что он остался самым авторитетным мужиком среди уцелевших.