Коршун и горлица

- Но Мули Абул Хассан предложил нам эту победу. Мальчик и его мать не смогут управлять королевством, раздираемом внутренними противоречиями. Мужчина мог бы это сделать, если бы захотел...

- Еще чуть-чуть и оно будет нашим. И даже без кровопролития.

- Они уже работают над женщиной?

- Да, но я попросил Фра Тимотео, чтобы они не очень пока усердствовали, - сказала Изабелла.

- Истинного раскаяния невозможно добиться так быстро. - И она набожно поджала губы.

- И то правда, - согласился Фердинанд. - Возможно, следует сказать им, чтобы они проявили еще больше осторожности пока мы не соберем Совет и не примем решения.

О, если б они только позволили ей лечь на холодный пол и заснуть. Она умоляла их, но стенания ее оставляли их безразличными - для них она была абсолютно чужой. Горло у нее пересохло, так что она все равно не смогла бы им ответить, даже если б знала, что говорить. Они хотели, чтобы она призналась в том, что перешла в религию не правоверного, а она знала, что не должна этого делать. Тогда они сказали ей, что она сможет уснуть только после того, как признается в своем грехе. Она было открыла рот, но увидела в их глазах волчий блеск, блеск в предвкушении триумфа, и отрицательно покачала головой. Ей ужасно хотелось пить.., ужасно. Голод приходил и уходил снова, но жажда мучила ее беспрестанно.

Ноги ее болели, ступням было безумно холодно.

Люди, допрашивающие ее, сменяли друг друга, а она все стояла и удивлялась тому, что они все еще не начали ее пытать. Теперь она уже была готова на все.

***

Абул в этот день не раз посещал Двор. Он обедал в Большом зале, во второй половине дня присоединился к охотничьим забавам, всем своим видом давая понять, что наслаждается гостеприимством хозяев и отлично проводит время. Ни разу взгляд его не устремился в сторону угрюмого серого тюремного здания, хотя сердцем и душой он был в нем, а тот калиф, которого видели окружающие его люди, был не более, чем пустой оболочкой человека.

В полночь его призвали на Совет. Кроме Фердинанда и Изабеллы в зале находились их старшие советники.

- Так вы пошлете свою свиту назад, в Гранаду, снабдив ее бумагой о своем отречении? - спросил Фердинанд. - И назовете в ней калифом вашего сына?

- Я сделаю это, - сказал Абул, - и мои люди послушаются меня и присягнут на верность Бобдилу.

- А куда вы поедете?

Абул рассмеялся, и смех его был груб и неприятен.

- Простите, но я не думаю, что вас это волнует.

Я даю вам слово, что не буду вмешиваться в дела Гранады. С собой я возьму только караван мулов, серую в яблоках лошадку и Сариту из племени Рафаэля. Все остальное я завещаю своему сыну.

- Женщина будет освобождена в предрассветный час, - произнес Фердинанд.

***

Вдруг допрос прекратился, и ее вывели из комнаты, в которой держали почти два дня стоя, разрешая посидеть всего лишь по несколько минут. Но она заметила, что после этих минут ей было особенно трудно стоять, так что и не знала, как ей воспринимать подобную милость.

Однако сейчас ее вывели из этой комнаты и заперли в очень темной келье. Она споткнулась и присела на колени, ожидая, что сейчас раздастся крик и чужие руки поставят ее на ноги, но этого не случилось. Вокруг царила абсолютная тишина.

Тогда он сползла еще немного и оказалась на полу.

Он был шершавым и холодным, а воздух - влажным и холодным. Она потеряла сознание. Но скоро дверь широко распахнулась и чьи-то руки подняли ее на ноги. Из коридора проник яркий свет факела и ослепил ее усталые глаза.

Когда Сарита вышла в коридор, ее охватило отчаяние. Куда же ее поведут теперь? Вниз, в подземелье? В подвалы, в которых столько людей мучилось, и в которых и сейчас слышны были их крики? Она споткнулась, почти не сознавая присутствия этих фигур в серых одеждах. Они остановились. В темноте заскрежетал ключ, заскрипела дверь. Рука толкнула ее в спину. Она с трудом перешагнула через высокий порог, и оказалась по другую сторону двери, где стала жадно глотать свежий ночной воздух.

Из тени пустынного двора вышел Абул. Он остановился перед ней, почувствовав ее боль. Волосы ее убрали с лица и стянули на макушке так сильно, что лоб сморщился. Вместо платья на ней была одежда кающейся грешницы из грубой мешковины. Лицо ее было смертельно бледным, и глаза, казалось, ничего не видели.

- Сарита, - произнес он ее имя, как будто только таким способом мог удостовериться в том, что она была не духом, обреченным на вечное странствование по коридорам Инквизиции.

Она медленно подняла голову...

- Абул?

Он прижал ее к себе и, когда она очутилась в его объятиях, почувствовал прилив ярости.., удивительной, непонятной, очищающей. Он приподнял ее:

- Как ты могла быть такой дурой? Пытаться так глупо, так нелепо вмешаться в ход событий?