Кортес

Кортес действительно хотел перевезти с Кубы свою семью, но только думал он об индианке Леоноре и ее дочери. Впрочем, обе также находились на корабле, но Каталина Хуарес оказалась на нем совершенно нежданным пассажиром. Оставив позади землю, находившуюся под испанским контролем, растерявшийся от такой переделки шкипер запросил указаний у Кортеса. Приезд Каталины ставил под угрозу срыва все планы креолизации, и Кортес рисковал потерпеть полный провал. Что делать? А не напугать ли Каталину дикой Мексикой? Его проводники сделали все, чтобы не пропустить ни одной топи, ни одного потока, ни единой тучи москитов. Но ничто не могло остановить Каталину, и она в конце концов достигла Мехико. В том, что она оказалась несносной, можно даже не сомневаться. Она ожидала, что с ней будут обращаться как с супругой губернатора, но ее холодно встретил человек, с которым она не виделась более четырех лет, который жил в окружении ацтекских принцесс и имел наглость держать при себе еще и кубинскую любовницу. Как могла бедняжка Каталина постичь полет мысли конкистадора и его планы выращивания новой расы? Как тут обойтись без нервных срывов и перепалок? Но Кортес находился у власти и не желал, чтобы его личная жизнь мешала его начинаниям. Каталина должна была быть принесена в жертву его великому проекту. Естественно, Кортес, никогда не терявший самообладания, вряд ли мог задушить жену в приступе ярости: этот упрощенный и грубый сценарий маловероятен. Но то, что Каталина умерла насильственной смертью, не стоит исключать. Что нам известно о женской ревности в напряженной атмосфере гарема? Что нам известно о приближенных, податливых на подкуп? Что нам известно о способности Эрнана манипулировать людьми? Что нам известно о степени затруднений, вызванных нежданным приездом Каталины?

Безвременная кончина Каталины Хуарес, не оставившей потомства, оказалась для Кортеса как нельзя кстати. Малинцин была на последнем месяце беременности и вскоре родила мальчика, окрещенного Мартином. Назвав свою первую дочь именем матери – Каталина Писарро, Эрнан теперь дал своему первому сыну имя отца – Мартин Кортес. Оба первенца были метисами – древо Кортесов пустило побеги на новой почве. Эрнан воплотил свою мечту.

Примерно в это же время, где-то в 1524[154] году у Кортеса родился еще один сын. Матерью стала одна науанская принцесса, известная нам только под испанским именем донья Эрмосилья, приведенным автором Диасом дель Кастильо.[155] Но кого же еще в те времена могли величать доньей в Мехико, кроме ацтекских принцесс? Этого второго сына-метиса Кортес наречет Луисом де Альтамирано, почтив в этот раз материнскую ветвь своего генеалогического древа. В 1529 году папа Климент VII признает под этим именем ребенка законным, наряду со старшими детьми – Каталиной Писарро и Мартином Кортесом. Кортес уже трижды смешал свою кровь с индейской: он обручился с Новым Светом.

Другой важный элемент процесса креолизации Мексики состоял в обращении индейцев в христианство. Но и в этом вопросе Кортес повел себя весьма оригинально. Даже не помышляя о полном искоренении языческого прошлого, конкистадор очень скоро осознал, что не добьется христианизации Мексики, пока не захватит все святилища индейских культов. Поэтому первое время он не строил церквей в обычном понимании этого слова, stricto sensu, а просто приспосабливал для католических богослужений древние языческие храмы. Наблюдая, с какой скорбью взирали тотонаки на разрушение идолов главного святилища Семпоалы, он пришел к убеждению, что христианство не сможет пустить корней на этой земле, если не сольется с тысячелетними языческими традициями. Но для насаждения своего рода христианской формы идолопоклонства Кортесу требовались широко мыслящие служители культа.

Для Кортеса сила христианства заключалась в альтруизме и терпимости ко всем. Он был чужд инквизиторского мракобесия и отстаивал собственное гуманистическое и либеральное видение католицизма. Единственным требованием к индейцам, принимающим христианскую веру, был отказ от человеческих жертвоприношений. И дело не в самом духе жертвенности, а в его физическом воплощении. Христианство также принадлежит к жертвенным религиям, и месса представляет собой не что иное, как символическое воспроизведение жертвы Христа. Но именно этот переход от реальности к символу и воспринимался как культурное достижение, достижение цивилизации, и не могло быть и речи о возврате на три тысячи лет назад в эпоху, когда финикийцы приносили Ваалу человеческие жертвы, а иудеи забивали быков и баранов.