Кортни. 1-13 (СИ)

– Иди сюда, – невыразительно сказал Уэйт. – Подойди и стой возле меня. Твоему брату сейчас отрежут ногу, и, клянусь Христом, ты увидишь каждую секунду этого процесса.

Глава 4

Тем же вечером Гаррика привезли обратно в Тёнис-крааль. Уэйт Кортни вел экипаж очень медленно и осторожно, но Шон все равно намного отстал от коляски. Ему было холодно в тонкой серо-зеленой рубашке, а от увиденного его тошнило. На его руке, там, где ее держал отец, заставляя смотреть на операцию, темнели синяки.

Слуги принесли на веранду лампы. Они стояли в тени, молча и тревожно. Когда Уэйт поднял на веранду укутанное в одеяло тело, один из слуг негромко спросил по-зулусски:

– Нога?

– Ее нет, – хрипло ответил Уэйн.

Все вместе негромко вздохнули, и кто-то снова спросил:

– Как он?

– Жив, – откликнулся Уэйт.

Он отнес Гаррика в комнату, отведенную для гостей и больных. Постоял в центре комнаты, держа мальчика на руках, пока его жена застилала постель свежими простынями, потом положил и укрыл.

– Мы можем еще что-нибудь сделать? – вздохнула Ада.

– Только ждать.

Ада нащупала руку мужа и сжала ее.

– Господи, сохрани ему жизнь, – прошептала она. – Он так молод!

– Это вина Шона! – неожиданно вспыхнул гневом Уэйт. – Гарри никогда бы так не сделал. Сам, один – нет!

Он попытался высвободить руку.

– Что ты собираешься сделать? – осведомилась Ада.

– Изобью его! Шкуру спущу!

– Не надо, пожалуйста, не надо!

– Как это не надо?

– С него хватит. Разве ты не видел его лицо?

Уэйт устало опустил плечи и сел в кресло у кровати. Ада коснулась его щеки.

– Я останусь с Гарри. А ты иди и постарайся уснуть, дорогой.

– Нет, – сказал Уэйт.

Она села на ручку его кресла, и он обнял ее за талию. Спустя какое-то время они уснули в кресле, обнимая друг друга.

Глава 5

Следующие дни были тяжелыми. Сознание Гаррика ушло за границы царства рассудка, он блуждал в горячечном мире бреда. Тяжело дыша, мальчик в большой кровати вертел из стороны в сторону красное от жара лицо, плакал и стонал; обрубок ноги распух, стежки швов так натянулись, что врезались в разбухшую плоть. На простынях оставался желтый, дурно пахнущий гной.

Рядом с ним постоянно была Ада. Она вытирала пот с его лица и меняла повязки на ноге, подносила стакан с водой к его губам и успокаивала, когда он начинал метаться в бреду. Глаза ее от усталости и тревоги глубоко ввалились, но она не оставляла Гаррика. Уэйт не мог этого вынести. Испытывая чисто мужской ужас перед страданиями, он начинал задыхаться, если оставался в комнате; каждые полчаса он заглядывал, останавливался у кровати, потом поворачивался, выходил и снова принимался бесконечно расхаживать по дому. Ада слышала его тяжелые шаги в коридорах.

Шон тоже оставался в доме – он сидел на кухне или в дальнем конце веранды. Никто не разговаривал с ним, даже слуги; когда он пытался пробраться в комнату Гаррика, его прогоняли. Он был одинок отчаянным одиночеством виноватого: Гарри умирает, Шон понимал это по зловещей тишине, нависшей над Тёнис-краалем. Не слышно было ни разговоров и звона посуды в кухне, ни басистого смеха отца, даже собаки приуныли. Смерть стояла у дверей. Шон угадывал ее в зловонии грязных простыней, которые через кухню проносили из комнаты Гаррика; это был тяжелый запах – запах зверя. Иногда Шон почти видел смерть – даже ясным днем, сидя на веранде, он чувствовал, что она рядом, как тень на краю поля зрения. У нее еще нет обличья. Это темнота, холод, которые постепенно набирают силу в доме, чтобы забрать его брата.

На третий день Уэйт Кортни с ревом выбежал из комнаты Гаррика. Он промчался через дом и ринулся к конюшне.

– Карли! Где ты? Седлай Ройберга! Быстрей, парень, быстрей, черт побери! Он умирает, слышишь ты, умирает!

Шон не двинулся с места – он сидел у задней двери около стены. Он только крепче прижал к себе Тинкера, и пес коснулся его щеки холодным носом; отец сел на лошадь и уехал. Копыта простучали по дороге в Ледибург, а когда топот затих, Шон встал и неслышно вошел в дом. Он постоял у комнаты Гаррика, прислушался, потом тихо отворил дверь и вошел. Ада повернулась к нему; у нее было усталое лицо. Она выглядела гораздо старше своих тридцати пяти лет, но черные волосы, как всегда, были аккуратно убраны в тугой пучок на затылке, а одежда была свежей и чистой. Несмотря на усталость, она по-прежнему была очень красива. В ней были доброта и мягкость, которые не смогли уничтожить страдания и тревога. Она протянула к Шону руку; он подошел, встал рядом с ней и посмотрел на Гаррика. И понял, почему отец отправился за врачом. В комнату пришла смерть – сильная и холодная, она нависла над кроватью. Гаррик лежал совершенно неподвижно – лицо его пожелтело, глаза были закрыты, а губы потрескались и пересохли.

Горло Шона перехватило от сознания одиночества и вины, у него вырвались сухие рыдания, которые заставили его осесть на пол, спрятать лицо в коленях у Ады и заплакать. Он плакал как в последний раз в жизни, плакал, как плачет мужчина – каждое рыдание, полное боли, словно разрывало что-то у него внутри.