Корвет «Бриль»

Игорь не хотел жаловаться, клялся про себя говорить о другом, но напрасно. Оксана, терпеливая, встревоженная Оксана выслушала всю историю корвета — злополучного подарка, который должен был вернуть Игорю «бегущую по волнам».

— Она не виновата, — уверяла Оксана. — Не виновата же она, что вы ее придумали.

И еще говорила Оксана:

— Вы же расстались, Игорь. Для чего ей хранить воспоминания, вы подумайте!

Так и этак утешала Оксана:

— Без расставаний нет и встреч, Игорь. Что же вы предпочитаете, завязнуть в иллюзиях? Ошибка не становится краше оттого, что она ваша собственная.

И еще, сердито:

— В море, скорее в море! Одно лекарство для вас.

Он покорно соглашался. И все-таки… Любую вещь, любой из его подарков Лера могла отдать, но этот… Корвет «Бриль», корвет Тиля Уленшпигеля! Снесли в магазин, как поношенную рухлядь. Корвет «Бриль» среди тарелочек, собачек, слоников, среди дурацкой белиберды. С этикеткой, оскорбительной этикеткой из серого картона. Цена тридцать рублей всего… Ах, до чего им не хватает этих денег, ей и профессору!

Вода в канале дышала холодом, Оксана озябла. Игорь грел ее руки, просил прощения, хотел отвести ее домой. Она отказывалась, притихшая и почему-то грустная.

Конечно, он выглядел жалким, слабым. Не следовало так распускать себя…

Простившись с Оксаной, он почувствовал, что на судно не пойдет, ведь все равно не уснуть. Виски ломило от множества вопросов, упреков, догадок, и все они соединялись в один вопрос. Выразить этот вопрос словами ему было бы трудно, но тяжесть его, — требовательная, беспощадная тяжесть, — все росла и искала выхода.

Подкатил трамвай, Игорь вскочил в него, едва прочитав на дощечке название вокзала.

Надо ехать. Покоя не будет, пока он не увидит Леру…

Что он скажет Лере? Еще в присутствии Батечки… Надо придумать какой-то предлог…

Минут через сорок он сошел с поезда, так ничего и не придумав. Гудели машины, ныряя под виадук. Спешили люди с авоськами, с заступами, с пучками зеленых веток. Пахло дымом — кое-где еще жгли прошлогодние листья.

Дача Батечки открылась ему за поворотом вся сразу, бревенчатый терем-теремок, облитый солнцем, на темном, грозовом фоне леса. Игорь свернул с большака на тропинку, в чащу кустарника, чтобы подойти к даче незаметно. Может быть, Лера в саду. Авось удастся поговорить наедине…

Терем молчал, его башенки спокойно уходили ввысь, у заднего крылечка спала мохнатая рыжая овчарка. За цветными стеклами веранды чернели пустые стулья вокруг длинного пустого стола. Солнце золотило капли смолы, кружево паутинок в пазах.

Ждал Игорь долго. Засаду его обнаружили комары, он отбивался от них, бранясь шепотом, сквозь зубы.

Когда дверь наконец скрипнула, Игорь вздрогнул. Вышли две женщины. Одна — толстуха в шерстяном платке — помахивала, ковыляя, садовыми ножницами, другая тоже показалась Игорю незнакомой. Она подошла к самой ограде — сквозной, из колышков, окрашенных в горький цвет фиолетовых чернил, — и тут Игорь с удивлением узнал Леру.

Лера — и в то же время не она… Не та Лера, которая рисовалась ему в каюте жаркими ночами. Не та, что охорашивалась на фотографии в бликах света, падавших на голые плечи. На голые плечи, стянутые бретельками сарафана. Что изменило ее? Нет, не только одежда…

Впрочем, сейчас он узнал и платье. Оно просто выгорело, это старое платье с наивными оборочками и фестончиками, в астрах, рассеянных по серому фону, — когда-то выходное.

До чего непохожей на прежнюю Леру стала женщина в этом платье, как будто надела чужое. Что же, что изменило Леру? Она как будто пополнела немного. И выражение лица… Да, странное выражение, такого он никогда не видел. Или, может быть, не замечал…

— Лия плодородная, — слышит Игорь.

Это голос толстухи.

— Короче режьте, Таисия Евдокимовна.

«Ж-жик, ж-жик» — лязгают ножницы. Звенят и хищно щелкают. Ветки смородины, ветки Лии плодородной, торчавшие сквозь палисадник, падают в пыль.

Не все звуки оттуда доходят до Игоря, иногда их застилает то, что бьется, гудит в нем самом. Таисия спорит с хозяйкой о чем-то. Лера идет к калитке. По грядам, в резиновых сапожках, утопающих в вязкой земле.

Теперь Лера вышла за ограду. Она сует руку между колышками-копьями.

— Вот, пожалуйста! — слышит Игорь. — Несомненно достанут, Таисия Евдокимовна.

Голос Леры, а лицо… Сейчас оно пугающе незнакомое. Или, может быть, он не замечал?..

Как это вообще могло случиться, — двенадцать лет она была его женой, а он едва узнал!.. Острая боль впивается в щеки, в лоб. Комары! Он бьет их, ощущая на коже тепло собственной крови. Лера могла бы заметить его. Но нет, она слишком занята…

— Верно что… — речь толстухи прерывается одышкой. — Какой интерес… Для чужих растить…

Трезвон ножниц прекратился. Толстуха уже обстригла Лию плодородную и стоит, отдуваясь, под яблоней. Цветы ее почти все облетели. Она стоит в углу сада, крепенькая, раскидистая яблонька, перенесшая зимнюю стужу. Доверчиво тянет поверх ограды свои ломкие ветки.

— Ребятня проклятая, — говорит Таисия. — У каждого ведь свои ягоды есть. Так нет, мазурики!.. У соседа слаще, вишь…