Корвус Коракс

Следующий час прошел в хлопотах вокруг раненого аэронавта и поврежденного дирижабля. Из штабного домика в связной доставили раскладушку и уложили Верховцева, а Кася натащила столько лекарств, что хватило бы и слону. Рана, по счастью, оказалась неопасной, да и «Проньку» беглецы не успели повредить сильно: для экспресс-ремонта хватило хозяйственных навыков Коли Доскина. Буров взялся ему помогать, но каждые четверть часа забегал в связной – проведать Верховцева. Я ни в чем не упрекал капитана, но он все равно чувствовал вину перед Митей и передо мной из-за своей роковой оплошности: не уловил сверху разницы между черным и темно-синим цветами и упустил Рыбина с телохранителями и Линой.

Виноват был не Буров, а я. Это я проболтался Рыбину о ней и уже здесь, в Осколкове, не сумел ее найти. Сейчас я был бесполезен: ни медицинских, ни технических познаний, ни бойцовских качеств – только дурацкое авторское право в голове. Желая меня хоть чем-нибудь занять, Вилли Максович сперва поручил мне охрану пленных. Но, наверное, заметил что-то нехорошее в моем лице, поэтому через несколько секунд перерешил. Под благовидным предлогом он отнял у меня трофейную биту, а связанных пионеров переместил подальше – в угол, к портрету Пронина.

Меня же усадили за телеграфный аппарат – проверять поступающие депеши. Старик объявил, что в ближайшее время Рыбин наверняка выйдет на связь и переговоры об обмене начнутся снова. Фишер поступил умно: за этот час я отвлекся от пионеров и окончательно возненавидел спамеров – наверное, еще больше, чем Утрохина с его штабными. При каждом повороте бобины сердце мое принималось отчаянно колотиться. Я хватался за ленту, видел вместо сообщения рекламу, захлебывался ненавистью, а потом печатающее устройство опять звонко стрекотало, и все начиналось заново: надежда – облом – злость, вновь надежда и вновь облом…

Мои муки были прерваны шумом на голубятне. Фишер взлетел по лестнице и вернулся с почтарем, к лапке которого была примотана бумажка. Сняв голубеграмму, старик прочел вслух:

– «Девчонка против ворона. Последнее предложение. Не позже полуночи».

– Где она? Где он ее держит? – Я чуть не опрокинул ненужный телеграфный аппарат.

– Тут не сказано, но уж точно не в Бужарове, – досадливо пробормотал Вилли Максович, разглядывая птицу. – Ага! Видишь позолоченное колечко на другой лапке у почтаря? Это знак главной голубиной экспедиции Кремля, в Сенатском дворце. Где-то там он девочку и прячет. Знает, гнида, что штурмовать кремлевские стены даже мне не по силам… Та-ак, бери листок. Буквы делай помельче и пиши… Дай секунду подумать… Пиши: «Согласен. О времени и месте договоримся отдельно в 15.00… нет, стоп, можем не успеть… в 16.00. Место выбираем мы».

– А какое место мы выбираем? – Я с надеждой посмотрел на Вилли Максовича.

– Вот ты и выберешь, пока мы летим в город, – решительно объявил Фишер. – Я придумал только половину плана, а вторая – твоя. Пойдем посмотрим, не готов ли дирижабль к полету…

Через три часа «Пронька» завис прямо над особняком цвета пятитысячной купюры. Наш сине-белый камуфляж опять сработал. Вероятно, почтовые дирижабли бывали здесь уже не раз, поэтому никто из секретных охранников внизу не заподозрил подвоха, и даже дама с собачкой не нацелила на нас таксу-гранатомет. Подрулив поближе к левой башенке, старый разведчик взял рупор, приоткрыл дверь гондолы и загнусавил официальным голосом:

– Примите корреспонденцию для Костанжогло Гэ А. Строго конфиденциально. Без посредников.

Уже через несколько секунд Гога высунулся из окна башенки, но вместо почтового клерка увидел Вилли Максовича.

– Готовься, – без предисловий объявил Фишер. – Сегодня вечером понадобится твоя помощь.

– Финансовая? – с надеждой спросил Костанжогло.

– И не мечтай, – холодно ответил ему старик. – Сказано же: я у тебя и ломаной копейки не возьму. Ты мне поможешь по-другому.

Глава двадцать пятая. Полосатый рейх

– Ну и место! Голубенькие обои в цветочек! Иннокентий Ломов, я был о тебе лучшего мнения.

Войдя в комнату, Рыбин и огляделся, и принюхался одновременно. Советник президента был в белом костюме необычного покроя – на фоне черного мешка он выглядел особенно эффектно.

– Это что, парфюмерная лавка? – насмешливо спросил он. – Ты меня уморить собрался этим жестоким амбре? Или ты решил такими ароматами встретить свою ненаглядную Эвелину?

Из-под черного мешка послышалось знакомое «ап-чхи!».

– Вот и я о том говорю, – обрадовался Рыбин. – Девушка со мной абсолютно согласна.

– Заткнись, урод мерзотный! – глухо раздалось из-под мешка. – Развяжите мне руки и снимите уже с меня наконец эту идиотскую тряпку! Кеша, скажи ты этому умственно отсталому!

Я воспрянул духом. После трех дней нашей ссоры и двух дней плена Лина все-таки вернулась от сурового «Иннокентия» обратно к «Кеше». Это не значило, что она на меня больше не злится, вовсе нет. Но появились люди, на которых она злится гораздо больше, чем на меня. Кажется, вон той длинной косой царапины на подбородке Рыбина позавчера еще не было.