Корзина желаний

Веротерпимые, мистичные и созерцательные ильсильварцы всегда с недоумением и пренебрежением относились к чужакам – как правило, куда более прагматичным и куда менее склонным ритуализировать свою жизнь. «Бездуховных» чужаков, а также наиболее приземленных иесаим, согласных выполнять любую работу, для самую грязную, без учета расположения звезд, не желающих или не способных ничему учиться у мудрецов, стали называть «гуафим», что означало – отверженные, находящиеся за чертой, безнадежные, пустые люди. Изначально это была самая презираемая каста, на которую свысока могли смотреть даже люди вроде Вийона, отношениями с которой гнушались все, и даже разговаривать с представителями которой было зазорно, разве что передавая им слова через своих слуг или специально нанятых бедняков. В связи с таким отношением, гуафимы быстро сделались весьма замкнутым сообществом, из которого не было пути в иные касты, и в которое также никто не желал входить по доброй воле. Большинство из гуафимов так и остались в нищете и невежестве, а впоследствии, когда касты ушли в прошлое, слились с городской беднотой, с самыми ее низшими слоями. Однако, еще в период, когда касты существовали, среди гуафимов выявилось определенное ядро людей, которые при иных обстоятельствах были бы приняты в круг мудрецов – но в силу их происхождения это было никак невозможно. То, за что их презирали, гуафимы подняли на щит: отрицание духовности они провозгласили своей доктриной, на место отвергаемой мистики они выдвинули философию, основанную на разуме и рациональности, понимаемым весьма своеобразно, как будто бы рациональным может быть лишь то, что не мистично, и наоборот. Гуафимы отрицали существование богов и духов, не верили в астрологию, хиромантию и иные системы гадания, магию полагали явлением, основанным на скрытых в человеке психических силах, а иные расы, вроде карлов и скайферов, считали разновидностью людской расы с уродливыми отклонениями, возникшими и закрепившимися в результате близкородственных браков. За непочтение к богам в иной стране их бы, конечно, сожгли, но в Ильсильваре терпели, поскольку на фоне огромного множества сумасшедших мудрецов и ересиархов скептически настроенные гуафимы не казались чем-то совсем уж неприемлемы, а были лишь одной из многочисленных философских школ, пусть даже просвещенные мудрецы и гнушались вступать с ними в споры.

Изначально будучи особенными и нечистыми, и основавшими свое учение на этой бездуховной нечистоте, гуафимы привлекали к себе определенное опасливое внимание, схожее с вниманием, которое оказывают черному магу, вздумавшему открыть в городе свою практику и умудряющемуся каким-то образом, подобно Крысиному мастеру, избегать конфликтов с блюстителями морали и с городской стражей. Активно проповедовать свое учение гуафимам было запрещено, однако со временем их услуги неожиданно оказались востребованы: люди, доведенные переизбытком мистики до крайней степени отчаянья, обращались к скептикам-гуафимам для того, чтобы те одним махом разрушили незримые сети, которыми они оказались связаны. Жречество, а также в целом сословие мудрецов такие действия не одобряло, провозглашая, что ничто не случайно, и боги посылают беды не просто так, а тот, кто запутался в сетях неизведанного, должен выпутываться из них сам, ибо будучи освобожден другим человеком, он пострадает в конечном итоге еще больше, ибо причины, которые привели запутавшегося к плачевному состоянию, не устранены. Вийон слышал это наставление многократно, и, как и другие горожане, брезговал подходить или даже смотреть на гуафимов, когда они, в белых одеждах – единственный цвет, который им разрешалось носить – шли куда-нибудь по своим делам, но сейчас речь шла уже не только о его личной судьбе. Что-то преследовало его, обессмысливая саму жизнь, наполняя ее странными, пугающими вещами, убивая одних людей и как будто стирая других. Нужно было это прекратить, любым способом, пока зло не коснулось кого-либо еще, например, Иси или Флеба, или сына Огиса, или старую Энни, и вот корзинщик, покинув свой бывший дом, направился в отдаленную часть Нижнего города, в гетто, где раньше жили гуафимы по происхождению и где ныне стояли дома тех немногих из них, что сохранили свой презираемый статус даже тогда, когда уже не были обязаны это делать. Ему нужен был белый дом в квартале Бездушных, со знаком, похожим на букву «Н» внутри круга, висящим над дверями. «Н» иногда истолковывалось как «нет» или «никогда» или еще какое-нибудь отрицание, но на самом деле вовсе не было буквой, а было очень схематичным и приблизительным изображением двух материков Кельриона, соединенным широкой перемычкой Речного Королевства. Круг означал целостность, единственность и самодостаточность мира людей, не нуждающихся ни в богах, ни в духах, ни в пророчествах.