Корзинка с бриллиантами

— Нет, просто я нажал одну кнопочку, и наше дело правое, мы победим! Я вовремя сказал кому надо, что все в порядке, что я лично это гарантирую, что именно я нашел в овсе коробку и потерял сережку, а потом я же отдал все Кремовской! — торжествующе объявил Гаврилов, и я почувствовала, что дело пахнет какой-то опасной глупостью. — Видишь, я ни тебя, ни Любу не стал подставлять. И очень вовремя нажал кнопочку!

Его зациклило на этой кнопочке! Он так радовался, будто не выбивал дверь в надежде поймать преступника, а получил звание народного артиста! Но при всем при том он не проболтался, кого обнаружил у Любани, и проконтролировал, действительно ли я ушла или села в засаду. Пришлось уйти. А он вернулся в гостиницу — чинить дверь Любане.

Всю дорогу я ломала голову — кто же там был. Если дверь так легко открывается, то запереться изнутри мог кто угодно. Надо было срочно мчаться в цирк и посмотреть, кого из шести подозреваемых нет на месте!

Но в цирке меня на входе поймал директор. И погнал работать. А когда я потребовала кофе, галантно предложил угостить меня и повел в цирковой буфет. Этого мне только недоставало! Я теряла драгоценное время. У меня и так форы было минут пять, а тут еще топай под конвоем в буфет!

В буфете обедали Костанди. Обедали мирно и обстоятельно. Судя по очереди, они тут торчали уже не меньше пятнадцати минут. Была там и Рубцова — но Кремона не было. Был дядя Вахтанг. Была Любаня с джигитскими конюхами. Теперь, на прощание, они накрепко помирились. Ворвался прибабахнутый Яшка.

Наши глаза встретились. Он? Не он? Вид у него был взъерошенный. Может ли быть такой вид у человека, только что шарившего в чужом чемодане?

Неторопливо вошел Салават, за ним — Анвар. Оба посмотрели на очередь, обменялись фразами на незнакомом языке и вышли. Откуда они пришли? Из-за кулис? С улицы? И если бы Гаврилов застукал у Любани джигита, стал бы джигит выслушивать его речи или просто шарахнул чем-нибудь тяжелым и выскочил?

Гаврилов был прав — как начнешь подозревать всех встречных и поперечных, обязательно полезет в голову какая-то чушь.

Мы с директором выпили кофе, я еще расколола его на булочку с изюмом, и пошли работать дальше, но работы не получилось. Пришел Кремовский жаловаться, что его контейнеры во дворе зажали какой-то машиной и он не может все утро до них добраться. Директор позвонил по внутреннему, дал соответствующее распоряжение, но Кремовский остался в кабинете и стал хвалить мебель.

— Мне тоже пора кабинетик себе присмотреть, — улыбаясь, сказал он. — Сколько же можно колесить?

— А тигров на кого бросишь? Или на мясо сдашь? — шутливо спросил директор.

— Тигры старенькие, им на пенсию пора, — опять улыбнулся Кремовский. — Теперь мне или тигрят брать, или в кабинет садиться.

— Рановато ты с круга сходишь, — поддел директор.

— Да разве я схожу? Жизнь сгоняет. Поездить я поездил, заграницу посмотрел, а теперь пусть молодежь старается. А я стар и беззуб, — при этом Кремовский показал в улыбке изумительно ровные зубы.

— Чем же тебе, больному, помочь? — спросил директор. — Разве добрым словом?

— Доброе слово и кошке приятно, — ответил Кремовский. Они посмотрели друг на друга, и я поняла, что весь этот разговор — не шутка.

— Погоди, Валера, это обдумать надо, — сказал директор. — Это все не так-то просто.

— Ты меня знаешь.

— Знаю. Ступай, вытаскивай контейнеры. Вечером зайди, что-нибудь придумаем… Ты ведь уже пенсионер?

— Пенсионер!

Цирковые уходят на пенсию лет в тридцать семь — тридцать восемь. Это кошмар какой-то — Вейнерт пенсионерка! А к ней, когда она в темных очках, мальчишки липнут! От этой пенсионерки все тащатся!

Кремовский опять улыбнулся директору, на всякий случай улыбнулся и мне. И ушел.

А я наконец закончила все навязанные директором дела и выскочила из цирка на свободу! И хотела до начала представления прогуляться по магазинам и купить Любане прощальный подарок. И еще тортик, чтобы сегодня вместе отпраздновать ее отъезд и начало новой жизни, ведь завтра не получится.

В фойе я увидела такую странную парочку, что вылупила глаза. В цирк входили Кремовский и Кремон. Один — одетый с иголочки, море обаяния, голливудская улыбка, а другой — сплошные потуги на приличный вид, море обаяния и голливудскую улыбку. Его бы в бане помыть как следует, подумала я. Причем Кремовский был уже одет совершенно по-летнему, а Кремон парился в кожаном пиджаке. Они оживленно обсуждали какие-то московские дела — то ли Кремон кого-то не застал в главке, то ли Кремовский, а может, и оба.

Причем благодушие было крупными буквами написано на их лицах.

Это совершенно не вязалось с гавриловскими домыслами. Но я уже поняла, что у Гаврилова с логикой туго. Вот прикрыть плечом, выбить дверь, работать уникальные трюки — это он может.