Кошачье шоу

— Отец Эрнандес распадается буквально у меня на глазах. От него теперь так мало проку. Я знаю, то, что он пьет, не самая главная проблема; это – симптом. Единственная альтернатива – пойти к епископу, но отец Эрнандес такой гордый человек, а приход в такой деликатной ситуации с этой кампанией по сбору средств…

— И я – лучший вариант, который вы можете предложить, — прервал он немного резко.

Она предпочла не обижаться на его злость.

— Да, — просто сказала она. — Пожалуйста.

— Что вы хотите, чтобы я сделал?

— Приезжай сюда после работы. Поговори с ним. Я думаю, отец отчаянно нуждается в ком-то, с кем можно поделиться своими проблемами, своим горем, поделиться с таким же человеком, как он. Со мной он говорить не станет, потому что я – женщина, что он, наверное, расценивает, как ужасную неудачу.

— А со мной станет?

— Возможно. Мэтт, я не знаю, что еще сделать.

— Думаете, вы сможете снова завоевать меня, возлагая на меня обязанности, которые я исполнял раньше?

— Нет, но я думаю, ты сможешь отвоевать отца Рафа у того, во что он превратился.

— Неужели я так хорош?

— Ты единственный человек, который поймет. Он может так подумать.

— Но он не понимает меня.

— В этой ситуации это не требуется. Нам нужно понять его и дать ему понять, что бы он ни думал, это не так плохо. Его уединение исказило его разум.

— Так же, как и пьянство. Вы просите меня о чуде.

— Не о чуде, а о заботе доброго пастора.

У Мэтта вырвался усталый, короткий, как лай собаки, смешок:

— Я вызову такси и смогу быть у его дома в три тридцать, — он не хотел опять впутывать Темпл, не в этот раз точно. К тому же, он не мог бесконечно использовать ее, как такси в его собственное прошлое. — Повезло вам, что мы живем в Лас-Вегасе, в городе, который никогда не закрывается.

— Мэтт, это Чикаго должен быть городом, который никогда не закрывается. Однако экономический кризис приложил немало усилий, чтобы закрыть-таки его. Мне кажется, что консультирование – единственная профессия, которая никогда не останется без клиентов.

— Может быть, — это название, которое она дала опасному, непрошенному вмешательству в чужой бой с душой, звучало вполне безобидно. Бой другого священника с его душой. Консультирование, не пастырство. Что ж, хорошо. В конце он пообещал: – Я приеду.

— Да благословит тебя Господь, Мэтт.

Лас-вегасские таксисты, как и их двойники с Манхэттена, всякое повидали. Таксист из «Уиттлси блю», парень с хвостиком, которого вызвал Мэтт, даже бровью не повел, когда он велел ему отвезти его в церковь Девы Марии Гваделупской. В Лас-Вегасе было больше церквей на душу населения, чем в большинстве городов США. Почему полуночный бродяга не должен хотеть спасти свою душу так же сильно, как и потратить свои деньжата в каком-нибудь казино?

В районе было темно и тихо, все вели себя хорошо. Рядом с домом Тайлер не мигали никакие фонарики. Внутри тоже явно никого нет, если не считать кошек. У монастыря тоже тишина. Правда, сестра Серафина зажгла пресловутую книжную «свечу в окне» дома священника.

Тонкая белая свечка мигала в кухонном окошке, и он подумал, не осталась ли она с прошлогоднего рождественского поста или с празднования дня Святого Власия в феврале, была ли она освящена или являлась простой обычной свечкой для обычных церковных обрядов.

Мэтт вслушивался в шум колес, медленно съезжающих на песчаную дорожку. Затем он вышел из такси, подошел к дому и нажал последнюю кнопку этой беспокойной ночи – кнопку дверного звонка.

Наконец-то послышались звуки. Мэтт чувствовал себя слепым человеком, с трудом пробирающимся сквозь лабиринт. Дверь широко распахнулась, в проеме стоял отец Эрнандес. В обычной одежде – темно-синий свитер и широкие брюки – он выглядел ниже и старше. Мэтт готов был поспорить, что пока он в церковном одеянии, он даже не думает прикасаться к бутылке. Даже его падение регламентировано.

— Тебе позвонила Серафина, — бросил отец Эрнандес. — Что бы мы делали без вмешательства монахинь?

Вопрос был риторический, так что Мэтт не ответил. Он просто вошел, когда отец Эрнандес, в силу необходимости, отошел в сторону, пропуская его.

— И что мы должны делать? — тяжело и с самоиронией в голосе спросил пастор.

— Говорить, — предложил Мэтт.

Отец Эрнандес развернулся и пошел по направлению к полутемной кухне, где он неудачно врезался в столешницу. Мэтт следовал за ним, избегая всяческих комментариев, всяческого осуждения.

Священник протискивался вперед Мэтта по узкому заднему коридору, словно ребенок по родовому каналу. Он налетал на стены, идя практически на ощупь к свету, который, точно белый сироп, лился из приоткрытой двери его кабинета.

Он влетел в дверь и упал на свой стул, который скрипнул под тяжестью брошенного на него тела. На заваленном всякой всячиной столе приглушенно горела банкирская зеленая стеклянная лампа. Свет от нее не попадал ни на лицо отца Эрнандеса, ни на Мэтта, когда тот присел напротив.

Несмотря на время, несмотря на ситуацию, дома священником навеивали невероятный уют, Мэтт чувствовал это тепло даже сейчас. Знакомое место, когда-то и его дом. А теперь – нет.