Кошачьи истории

И тут произошло невероятное. При звуке ее голоса кошки неуклюже спрыгнули со стенки и без колебаний вошли в дверь. Впервые они переступили наш порог.

– Ты только посмотри! – вскрикнула Хелен. – Даже не верится. Значит, они действительно очень больны. Но чем, Джим? Они отравились?

– Нет. – Я отрицательно покачал головой. – Кошачий грипп.

– Ты так сразу определил?

– Ну да. Классическая картина.

– И они умрут?

Я потер подбородок.

– Не думаю. – Хотелось успокоить ее, но меня грызло сомнение. Вирусный ринотрахеит у кошек к летальному исходу приводит не очень часто, но тяжелые случаи могут завершиться гибелью животного, а этот случай, вне всяких сомнений, был очень тяжелым. – Как бы то ни было, Хелен, закрой дверь, и поглядим, позволят ли они мне произвести осмотр.

Но, заметив, что дверь закрывается, Олли с Жулькой стремглав выскочили наружу.

– Открой ее! – воскликнул я, и после некоторого колебания кошки вернулись в кухню.

Я уставился на них в изумлении:

– Подумать только! Они пришли не для того, чтобы укрыться от непогоды, а чтобы получить помощь!

Именно так. Они сидели бок о бок и ждали, чтобы мы им помогли.

– Вопрос в том, – сказал я, – подпустят ли они к себе своего заклятого врага? Лучше оставить дверь открытой, чтобы они не почувствовали, что им что-то угрожает.

Медленно и осторожно я приблизился к ним почти вплотную, но они не шелохнулись. Словно во сне, я взял и осмотрел одно обмякшее, покорное существо, потом другое.

Хелен нежно их гладила, пока я бегал к машине за нужными лекарствами. Я измерил им температуру, у обоих она была 40 градусов, то есть вполне типичной. Затем я сделал инъекцию окситетрациклина – антибиотика, который всегда применял при вторичной бактериальной инфекции, следующей за первоначальной вирусной. Еще я сделал инъекцию витаминов, очистил глаза от гноя, а ноздри от слизи ватными тампончиками и обработал их мазью с антибиотиками. И все это время поражался тому, что беспрепятственно подвергаю всем этим манипуляциям покорные создания, которых прежде коснуться не мог, если не считать той операции, проведенной под анестезией.

Закончив, я решил, что их никак нельзя выставлять наружу под этот свирепый ветер. И, взяв кошек на руки, сунул себе под мышки.

– Хелен, – сказал я, – попробуем еще раз. Закрой дверь, но поосторожнее.

Она взялась за ручку и очень медленно начала закрывать дверь, но тут же обе кошки рванулись, как две развернувшиеся пружины, оттолкнулись от меня и вылетели наружу. Мы беспомощно смотрели им вслед.

– Поразительно! – пробормотал я. – Совсем больны и все-таки не терпят замкнутого пространства.

– Но как они выдержат там? – Хелен чуть не плакала. – Им же необходимо тепло. Они хотя бы останутся здесь? Или снова уйдут?

– Не знаю. – Я посмотрел в пустой сад. – Но нам следует понять, что они находятся в привычных условиях и закалены. Думаю, они не уйдут.

Я оказался прав. Утром они опять сидели под окном, зажмурив глаза от ветра, а мордочки вновь были все в потеках слизи и гноя.

Снова Хелен отворила дверь, и снова они спокойно вошли и без сопротивления терпели, пока я делал им инъекции, прочищал глаза и ноздри, проверял, нет ли язв в ротовой полости, и обращался с ними, как с потомственными домашними кошками.

Так повторялось всю неделю. Из глаз и ноздрей у них текло даже сильнее, мучительный кашель словно не ослабевал, и я уже почти утратил надежду, как вдруг они начали понемножку есть и – ободряющий признак! – уже не так охотно входили в дом.

А когда все-таки входили, то опасливо напрягались, едва я брал их в руки, и под конец вообще перестали подпускать меня. До выздоровления было еще далеко, так что пришлось подмешивать им в корм растворимые порошки окситетрациклина.

Погода стала еще хуже, ветер нес мелкие колючие снежинки, и все-таки наступил день, когда кошки не пожелали войти в дом, и мы смотрели в окно, как они едят, – во всяком случае, я знал, что с каждым глотком они получают целительную дозу антибиотика.

Продолжая это дистанционное лечение, я со своего наблюдательного поста с удовольствием замечал, что кашляют они все реже, из глаз и ноздрей течет все меньше и выглядят они уже не такими тощими.

Мартовское утро выдалось солнечным и бодрящим. Я следил, как Хелен вышла с миской и поставила ее на стенку. Олли с Жулькой – шерсть блестящая, точно у тюленей, мордочки сухие, глаза ясные, – грациозно изгибаясь и мурлыча, будто подвесные лодочные моторы, направились к ней, но на корм не набросились: было видно, что они просто рады Хелен.

Они прогуливались перед ней, а она легонько поглаживала их по голове и спине, как им нравилось.

Я почувствовал непреодолимое желание принять участие в этом и вышел за дверь.

– Жулька, – сказал я, – иди-ка сюда, Жулька.

Кошечка замерла на месте, посмотрела на меня с почтительного расстояния не враждебно, но со всей былой опаской и, чуть только я шагнул к ней, ускользнула в сторону.

– Ладно! – вздохнул я. – Думается, и с тобой, Олли, ничего не выйдет.

Черно-белый кот попятился, едва я протянул руку, и посмотрел без всякого выражения. Но по-моему, он со мной согласился.